История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3

Монарх от этой наивности разразился смехом и спросил ее, хочет ли она остаться в Версале. Она ответила, что это зависит от сестры, и сестра сказала королю, что большего бы счастья и не желала. Король ушел и запер их на ключ. Четверть часа спустя Сен-Квентин пришел и вывел их наружу, отвел малышку в апартаменты на первом этаже, передав ее некоей женщине, и пошел со старшей к немцу, которому дал пятьдесят луи за портрет и ничего – Морфи. Он взял только ее адрес и заверил, что у нее будут новости. Она получила тысячу луи, которые показала мне на другой день. Немец, честный человек, дал мне двадцать пять луи за мой портрет и сделал мне другой, скопировав его с того, что был у Патю. Он предложил мне делать даром портреты всех красивых девушек, каких захочу. Удовольствием было видеть радость доброй фламандки, которая, рассматривая пять сотен двойных Луи, почитала себя богачкой и рассматривала меня как виновника своего счастья.

– Я не ожидала столько, потому что, хотя это правда, что Елена красива, но я не верила тому, что она говорила про вас. Как это может быть, мой друг, что вы оставили ее девственницей? Скажите правду.

– Если она ею была, могу вас заверить, что из-за меня она не перестала ею быть.

– Точно она была ею, потому что это только вам я ее отдала. Ах! Благородный человек! Она была предназначена королю. Как говорится, Бог всему владыка. Я преклоняюсь перед вашим благородством. Дайте, я обниму вас.

О’Морфи, поскольку король ее иначе не называл, нравилась ему даже больше своей наивностью, о которой монарх не имел понятия, чем своей красотой, хотя посещения его были из самых регулярных. Он поместил ее в апартаменты в Оленьем парке, где Его Величество содержал свой сераль, и куда можно было заходить только дамам, представленным ко двору. Малышка через год родила девочку, которая делась неизвестно куда, потому что Луи XV не желал ничего знать о своих бастардах, пока была жива королева Мария.

О’Морфи была покинута через три года. Король дал ей четыреста тысяч франков, которые она принесла в приданое офицеру штаба из Бретани. Я видел их сына в 1783 году в Фонтенбло. Ему было двадцать пять лет, и он ничего не знал об истории своей матери, которой он был истинным портретом. Я просил его передать ей мой привет и записал свое имя в его записной книжке.

Причиной опалы этой прекрасной персоны была злоба м-м де Валентинуа, невестки принца Монако. Эта дама, о чем судачил весь Париж, подсказала О’Морфи во время своего визита в Олений парк, что та рассмешит короля, задав ему вопрос, как он относится к своей старой жене. О’Морфи, будучи простушкой, задала королю этот дерзкий и оскорбительный вопрос, который поразил монарха до такой степени, что он вскочил и сверкнул глазами.

– Несчастная, – сказал он, – кто подговорил вас задать мне этот вопрос?

– О’Морфи, дрожа, сказала ему правду; король повернулся к ней спиной, и больше она его не видела. Графиня де Валентинуа снова появилась при дворе лишь два года спустя. Луи XV, который знал, что как муж пренебрегает своей женой, хотел, по крайней мере, компенсировать ей это как король. Горе было тому, кто осмелился бы ею пренебречь.

Несмотря на весь ум французов, Париж был и остается городом, где обман процветает. Когда обман раскрывается, этим пренебрегают и над этим смеются, и обманщик смеется больше всех, потому что он обогатился – recto stat fabula talo[48]. Этот национальный характер легко прослеживается на панно стиля ампир, входящих в моду. Новый обман входит в моду. Достаточно, чтобы вещь захватывала своей необычностью, как тотчас все ее принимают, потому что все боятся показаться глупыми, сказав, что это невозможно. Во Франции только физики знают, что между возможностью и действием – дистанция бесконечная, в то время как в Италии сила этой аксиомы внедрена в общее сознание. В то время во Франции прославился один художник, заявивший о себе, что он может изготовить портрет человека, ни разу не взглянув на него; все, что ему для этого нужно – чтобы ему подробно рассказали об этом человеке: заказчик должен дать настолько детальное описание физиономии человека, что художник не сможет ошибиться. Отсюда следует, что портрет делается скорее благодаря стараниям заказчика-информатора, чем художника; выходило также, что информатор оказывался должен признавать сходство превосходным, так как если он говорил, что портрет непохож, вина за ошибку ложилась на его плечи, поскольку он не смог дать правильное описание. Я ужинал у Сильвии, когда некий человек рассказал об этой новости, но, заметим, без удивления, и не ставя под сомнение умение художника, который, как говорят, изготовил уже более сотни портретов, все очень похожие. Все сказали, что это замечательно. Я единственный, кто рассмеялся, сказав, что это жульничество. Обиженный рассказчик предложил биться об заклад на сто луи, но я, смеясь по прежнему, сказал, что нечего заключать пари, потому что здесь кроется обман.

– Но портреты похожи.

– Я этому не верю, потому что, если они похожи, это какое-то жульничество.