История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

На следующий день я увидел первый раз, на вилле Альбани , неутомимого художника Менгса, действительно великого в своем ремесле, но большого оригинала в обществе. Я, однако, нашел его почтенным и поздравил себя, что смогу поселиться у него в Риме, куда он думал вернуться через несколько дней вместе со всем семейством. Но вилла Альбани меня удивила. Кардинал Александр велел выстроить этот дом, где, для удовлетворения своей склонности к древностям, он захотел их использовать как свидетельства античности. Не только статуи и вазы, но и все колонны и даже пьедесталы были греческие; и будучи сам большим знатоком и тонким любителем Греции, он все это собрал, затратив совсем немного денег. Он, впрочем, покупал часто в кредит, как Дамасип[30], поэтому нельзя сказать, что он разорялся. Если бы правитель, захотел построить такой дом Attalicis condilionibus[31], он обошелся бы ему, быть может, в пятьдесят миллионов.

Не имея возможности завести античные плафоны, он заказал их Менгсу, который без возражений написал самое большое и самое сложное полотно нашего времени; он, к большому сожалению, умер в середине своей карьеры, не имея ни одного достойного ученика, так как мой брат ничего не сделал такого, чтобы быть достойным имени его школы.

1761 год

Я буду много говорить о Менгсе, когда буду в Испании, то есть в 1767 году.

Поселившись с братом, наняв прекрасный экипаж, местного кучера и лакея, я представился монсеньору Корнаро, аудитору роты[32], с намерением втереться в высокую компанию, после того, как буду представлен Его Святейшеству; но монсеньор Корнаро, опасаясь, как венецианец, себя скомпрометировать, представил меня кардиналу Пассионеи, который говорил обо мне с великим понтификом, до того, как я удостоился этой чести; вот что со мной произошло при втором визите к этому странному кардиналу, врагу иезуитов, человеку ума, обладателю редкостей литературы.

Глава IX

Кардинал Пассионеи. Папа. Мариучча. Я прибываю в Неаполь.

Он принял меня в большой комнате, где писал; минуту спустя он отложил перо. Он не мог предложить мне сесть, потому что там не было стульев. Сказав, что предупредит Святого Отца, он добавил, что монсеньор Корнаро может думать о ком-то иначе, чем он, потому что папа его не любит.

— Он предпочел бы скорее, чтобы его уважали, чем любили.

— Я не знаю, уважает ли он меня, но знаю, что он знает, что я его не уважаю. Я его любил и уважал как кардинала; но с тех пор, как он папа, он слишком многое стал понимать, чтобы иметь яйца [33].

— Священная коллегия должна была выбрать Ваше Преосвященство.

— Отнюдь нет, потому что такой нетерпимый ко всему, что кажется мне дурным, я, может быть, наделал бы многое сгоряча, и Бог знает, что могло произойти. Единственный в конклаве, кто создан быть избранным в папы, это кардинал Тамбурини. Но приходите завтра, потому что я слышу, что пришел народ.

Какая отрада для моей души услышать из уст этого Преосвященного, что папа лишен яиц (sic!), и восхваление Тамбурини. Я, конечно, поместил это в свои капитулярии [34]. Но кто такой этот Тамбурини? Я задал этот вопрос после обеда Винкельману, потому что, когда хочешь что-то понять, надо обратиться к философу.

— Тамбурини, — сказал он, — человек, уважаемый за свои добродетели, свой характер, свой ясный ум и свою твердость. Он никогда не скрывал, что думает об иезуитах. Он их презирает, и, по мнению Пассионеи [35] его изберут. Я также думаю, что он будет великим папой.

Но вот, что я слышал в Риме, девять лет спустя, у князя Санта Кроче, от человека, преданного душой иезуитам, которые теперь находятся в агонии: кардинал Тамбурини, бенедиктинец , — сказал он, — был нечестивец; на смертном одре он просил причащения без предварительной исповеди . Я выслушал это и ничего не сказал. Я справился об этом на следующий день у человека, который должен был знать правду, и которому не было никакого резона ее скрывать. Он сказал, что этот кардинал служил мессу за три дня до того, и следует полагать, что если он не просил себе исповедника, значит, не имел, что ему сказать.

Итак, горе тем, кто любит знать правду, но не пытается черпать ее непосредственно из источника. Я надеюсь, дорогой читатель, вы легко извините мне мои отступления.

Назавтра я пошел к кардиналу, и он сразу отложил свое перо, сказав, что я хорошо сделал, придя к нему рано, чтобы рассказать историю своего бегства, разговоры о котором он слышал с восхищением.

— Охотно, преосвященнейший сеньор, но она долгая.

— Пусть. Мне сказали, что вы хорошо рассказываете.

— Мне усесться на паркет?

— О нет! На вас слишком красивая одежда.