История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

Дело сложилось следующим образом: на другой день кардинал отослал мне мою книгу, и в тот же час я отправил ему его Похвальное слово, написав, что нахожу его шедевром. Мой брат меня осудил, но я не слушал. К вечеру мы пошли в дом аббата Момоло, который меня ждал и который представил меня семье как человека замечательного.

Представив ему своего брата, я, в свою очередь, познакомился со всеми членами его семьи: его женой, четырьмя дочерьми, из которых старшей было двадцать четыре года, и двумя мальчиками малого возраста. Все некрасивые. Я там был, мне пришлось там оставаться и веселиться. Была заметна бедность, потому что подметальщик должен был жить на две сотни экю в год. Несмотря на это, бравый человек хотел меня усадить, хотел накормить меня ужином, но ничего, кроме поленты и свиных котлет в доме не было.

— Позвольте, я пошлю к себе принести шесть бутылок вина из Орвиетто.

— Если желаете.

Я пишу записку Коста, в которой приказываю прийти с шестью бутылками и ветчиной. Полчаса спустя он приходит с моим местным слугой, который несет корзину, и все дочки восклицают:

— Какой красивый мальчик!

Я вижу, что Коста польщен, прошу у аббата Момоло позволения оставить его на ужин, все дочери того хотят, и я говорю ему остаться. Коста, обрадованный честью, идет в кухню помочь жене Момоло готовить поленту.

На большой стол стелют скатерть, и полчаса спустя все садятся перед огромным блюдом поленты, достаточным, чтобы накормить на убой двенадцать человек, и кастрюлей, полной свиных котлет.

Стучат в дверь; мальчик говорит, что это синьора Мария со своей матерью. Я вижу, как при этих словах все девочки скорчили мину.

— Кто их звал? — говорит одна.

— Что им тут делать? — говорит другая.

— Они голодны, — говорит отец, они поедят с нами, чем бог послал.

Я вижу этих двух голодных: очень красивую девушку приличного вида и мать, убитого вида, которая, кажется, стыдится своей бедности. Девушка просит прощения, она говорит, что не пришла бы, если бы знала, что здесь иностранцы. Один Момоло отвечает ей на ее слова, говоря, что она хорошо сделала, что пришла, и ставит стул между мной и братом. Я рассматриваю ее вблизи и нахожу в ней совершенную красоту.

Начали есть, больше не разговаривали. Полента превосходная, свинина исключительная, ветчина замечательная; менее чем за час не остается и следа, что на столе было что-то съестное, но вино Орвиетто продолжает веселить компанию. Говорят о лотерее, тираж которой должен состояться послезавтра, и все девушки называют номера, на которые они рискнули тремя су. Я говорю, что если бы мне был известен хоть один номер, я был бы рад; юная Мариучча, сидящая справа от меня, говорит, что если мне достаточно одного номера, она мне его даст. Я смеюсь над ее предложением, но она не смеется; она говорит серьезным тоном, что она уверена в номере двадцать семь. Я спрашиваю у Момоло, можно ли еще играть, и он отвечает, что ставки прекращаются в полночь, и что он сам пойдет играть; я даю ему сорок экю, чтобы поставил: двадцать экю на номер двадцать семь в простом тираже, — я дарю их пяти девушкам, сидящим за столом, и другие двадцать экю — на тот же номер в пятерном тираже, для меня. Он идет туда и возвращается четверть часа спустя, неся мне два билета. Моя соседка обращается ко мне, благодаря и заявляя, что она уверена в выигрыше, но сомневается в моем билете, потому что вряд ли мой номер попадет в пятерной тираж.

— Но я уверен, потому что вы — пятая девушка, что я вижу в этом доме.

— Этот довод вызывает смех у всей компании. Жена Момоло говорит, что я лучше бы сделал, отдав сорок экю бедным, но ее муж предлагает ей умолкнуть, говоря, что она не знает моего ума. Мой брат смеется, но тоже говорит, что я сделал ошибку. Я отвечаю, что я сыграл. Я пожимаю руку скромной Мариучче, и она пожимает мою изо всех сил; я все понял.

Я оставляю их ближе к полуночи, попросив Момоло снова собраться послезавтра, чтобы отпраздновать выигрыш в лотерее.

Возвратившись домой, брат говорит, что если я не разбогател как Крез, я, должно быть, сошел с ума, Но согласился со мной, что Мариучча хороша как ангел.

На следующий день Менгс приехал в Рим, и я ужинал с ним по-семейному. У него была сестра, некрасивая, но добрая, у которой был талант; она была влюблена в моего брата, который, когда она с ним разговаривала, не глядел ей в лицо. Она делала портреты в миниатюре, очень похожие, и я думаю, что она еще живет в Риме со своим мужем Марони. Она мне однажды сказала, что мой брат не пренебрегал бы ею, если бы не был самым неблагодарным из людей.