История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

С моим испанцем впереди на лошади, с доном Сиссио Альфани рядом с собой, в превосходном экипаже с четверкой лошадей, пребывая в глубоком сне, я проснулся от резкого толчка, сопровождаемого ударом. Меня выкинуло в полночь посреди большой дороги, за Франколизе, четыре мили не доезжая до Сен-Агаты. Альфани, оказавшийся подо мной, кричал от боли в левой руке, он подумал, что она сломана, но потом оказалось, что всего лишь вывихнута. Мой Ледюк, возвратившись пешком, говорит, что два почтальона спаслись, и что они могут пойти известить воров с большой дороги.

Я легко вылез из экипажа через дверцу, которая была позади меня, но Альфари, старый и с вывихнутой рукой, не мог сам выбраться и его надо было вытащить наружу. За четверть часа мы с этим управились. Его пронзительные крики вызывали у меня смех из-за странных кощунств, которыми он перемежал свои дурацкие моленья, адресованные Св. Францизску Ассизскому, своему покровителю.

Что касается меня, привычного к переворотам, я не претерпел никакого вреда. Это зависит от манеры держаться в коляске. Дон Сиссио, может быть, повредил свою руку из-за того, что высунул ее наружу.

Я достал из коляски свои дуэльные пистолеты, имея еще короткие в кармане, свой карабин и свою шпагу. Я сказал Ледюку сесть на лошадь и отправиться искать крестьян с оружием, с деньгами в руке. В ожидании дон Сиссио прилег на голую землю, стонущий, и совершенно не в состоянии оказать сопротивление ворам, я же решился в одиночку продать ворам как можно дороже свою судьбу и свою жизнь. Моя коляска лежала около кювета, я распряг четырех лошадей, привязал их кругом за колеса и за дышло и расположился позади них со своими пятью огнестрельными орудиями.

В этой беде я не мог помешать себе смеяться над бедным старым Альфани, который прямо агонизировал, как дельфин, умирающий на морском пляже, и изрекал самые ужасные ругательства, когда кобыла, стоящая к нему задом, имела каприз опорожнять на него свой мочевой пузырь. От этого не было никакого спасения, ему приходилось терпеть этот зловонный дождь и извинять мой смех, который я не мог сдержать.

Темнота ночи и сильный северный ветер делали мою ситуацию еще более печальной. При малейшем услышанном шуме я кричал: «Кто там идет?», угрожая смертью тому, кто осмелится приблизиться. Мне пришлось провести два часа в этой трагикомической ситуации.

Ледюк наконец прискакал галопом, издавая громкие крики и в сопровождении группы крестьян с фонарями, которые пришли мне на помощь. Их было десять-двенадцать, все вооруженные ружьями и готовые исполнять мои распоряжения.

Менее чем за час коляска была поставлена снова на четыре колеса, лошади были запряжены и дон Сиссио возвращен на свое место. Я отправил обратно крестьян, хорошо их вознаградив и оставив только двоих, которые, послужив мне почтальонами, доставили меня на рассвете на почту в Сен-Агату. Шум, который я там устроил, был чудовищный:

— Где начальник почты? Быстро найдите мне нотариуса, потому что необходимо начать судебное преследование. Мне необходимо возмещение убытков, и почтальоны, которые сбросили меня на превосходной дороге, где невозможно перевернуться, если не проделать это специально, должны быть, по меньшей мере, приговорены к галерам.

Прибыл каретник; он осмотрел мой экипаж и нашел, что сломана ось, надо делать новую, и решили, что нужно мне пожить там по меньшей мере день.

Дон Сиссио, которому нужен был хирург, пошел, не сказав мне, к маркизу Галиани, которого знал, и который явился лично просить меня поселиться у него, пока моя коляска не будет починена. Я согласился на его приглашение. Он приказал, чтобы поставили мою коляску в его сарай.

Маркиз Галиани был столь же учен, сколь и вежлив, вежлив без вычурности, совсем по-неаполитански. Его ум был не столь блестящ, как у его брата, у которого он искрился, и которого я знал по Парижу как секретаря посольства, как и графа де Кантильяна Мондрагон. Этот маркиз, который меня приютил, был математик; он комментировал в это время Витрувия, которого отдал затем на суд публики; но ploravere suis non respondere javorem speratum merilis. [46]

Он представил меня своей жене, которую я знал как близкую подругу донны Лукреции; это была мудрая мать семейства, у которой были дети малого возраста. Уложили дона Сессио в кровать и пригласили хирурга, который, внимательно его обследовав, утешил, заверив, что это всего лишь вывих.

В полдень мы слышим коляску, которая прибывает крупной рысью; мы подходим к окну, и я вижу выходящую из нее донну Лукрецию.

Она поднимается, обнимает маркизу и, в изумлении, что меня видит, спрашивает, по какому случаю я здесь. Она говорит маркизе, что я старый друг ее мужа, и что она меня теперь встретила в Неаполе у герцога де Маталоне.