История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

– Я, вообще-то, люблю ее, потому что у нее удивительный ум, и она меня развлекает, но она не интересует мою плоть.

– Так бывает, полагаю, она некрасива.

– Некрасива? Ты ее увидишь этим вечером. Она красива, ей только семнадцать лет, она говорит по-французски, у нее острый ум и она девушка комильфо.

В час оперы он повел меня в большой театр, представил многим дамам, – все некрасивые. В большой центральной ложе я увидел короля, совсем молодого, окруженного многочисленной свитой, одетой в богатые и безвкусные одежды. Весь партер и все ложи были заполнены, сверкали хрусталем и иллюминованы сверху донизу по случаю дня рождения короля. Зрелище было удивительное.

Он отвел меня в свою личную ложу и представил своим друзьям; это были лучшие умы Неаполя. Я внутри себя смеюсь над теми, кто считает, что ум нации зависит гораздо больше от климата, чем от воспитания. Надо отправить этих критиков в Неаполь. Какие умы! Бохераве, великий Бохераве, если бы жил в Неаполе, еще лучше бы познал природу серы и ее воздействие на растения, и с еще большей очевидностью – на животных. Только в этой стране вода – уникальное средство для лечения множества болезней, которые у нас убивают, и фармакопея нисколько не помогает. Герцог, было отлучившись, вернулся и отвел меня в ложу, где находилась его любовница в компании женщины респектабельного возраста. Входя, он ей сказал:

– Leonilda mia, il presento iI cavalier D. Giacomo Casanova veneziano amico mio. [41]

Она встретила меня приветливо и сдержанно и сослалась на удовольствие слушать музыку, предпочитая ее разговору со мной. Когда девушка красива, достаточно мгновения, чтобы это заметить; если для того, чтобы получить благоприятное впечатление о ней, необходимо ее рассмотреть, очарование ее внешности становится под вопросом. Донна Леонильда была поразительна. Я усмехнулся, взглянув на герцога, который мне говорил, что любит ее как отец свою дочь и содержит только для блеска. Он меня понял и сказал, что я должен верить тому, что он сказал. Я ответил, что это невероятно, и она с тонкой улыбкой сказала мне, что может случиться все, что невероятно.

– Я понимаю, – сказал я, – но человек может верить и не верить, когда факт кажется ему трудно объяснимым.

– Это так; но верить мне кажется проще и легче. Вы прибыли в Неаполь вчера, это невероятно, и однако это так.

– Как это может быть невероятно?

– Можно ли поверить, что иностранец прибывает в Неаполь в момент, когда живущие в нем дрожат от страха?

– Действительно, я боялся вплоть до этого момента, но теперь я совершенно избавился от страха. Если вы в Неаполе, Св. Януарий должен его защитить. Я уверен, он вас любит. Вы смеетесь?

– Я смеюсь над занятной мыслью. Если бы у меня был любовник с лицом Св. Януария, он был бы несчастен.

– Этот святой, должно быть, очень некрасив?

– Когда вы увидите его статую, вы поймете.

Так установился тон веселья, который легко сменился тоном дружеским и откровенным. Прелести ума взяли верх над очарованием красоты. Я остановился на любовных материях, и она рассуждала здесь как знаток.

– Если за любовью, – сказала она, – не следует обладание тем, что любят, это не что иное как мучение, и если обладание невозможно, следует воздерживаться от любви.

– Я согласен, тем более, что само наслаждение от прекрасного объекта не есть истинное удовольствие, если ему не предшествует любовь.

– И если она ему предшествует, оно идет вместе с ней, это несомненно. Но можно усомниться в том, что любовь следует за наслаждением.

– Это верно, потому что часто оно ее убивает.

– И если она не умерла в одном или другом из двух субъектов, это, в сущности, убийственно, потому что тот из двоих, в ком любовь выжила после наслаждения, остается несчастен.

– Это так, мадам, и после этого рассуждения, скрепленного самой очевидной диалектикой, я должен заключить, что вы обрекаете чувства на вечную диету. Это жестоко.

– Боже сохрани меня от этого платонизма. Я осуждаю любовь без наслаждения, так же как наслаждение без любви. Оставляю вам выбрать последствия.

– Любить и наслаждаться, наслаждаться и любить, раз за разом.

– Вы таковы.

При этом заключении она не могла себе помешать рассмеяться, и герцог поцеловал ей руку. Дуэнья, которая ничего не понимала по-французски, слушала оперу, но я! Я был вне себя. Та, что так разговаривала, была девушка семнадцати лет, красивая как сердечко [42] . Герцог процитировал вольную эпиграмму Лафонтена по поводу наслаждения и желаний, которую можно найти только в первом издании, из которой вот четыре первые стиха:

La jouissance et les désirs Sont ce que l\'homme a de plus rare,

Mais ce ne sont pas frais plaisirs Dès le moment qu\'on les sépare. [43]