История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8

— Нет, я чувствую себя хорошо, но они у меня будут, — сказала она, — пока ты не вернешь мне мои драгоценности.

— Ты стала злой, моя бедная малышка, и это последовало от советов твоей матери. Что касается драгоценностей, с таким поведением ты их, возможно, не получишь вообще.

— Я все раскрою.

— Тебе не поверят, и я отправлю тебя в Болонью, не оставив никаких подарков, что сделала тебе м-м д'Юрфэ.

— Ты должен сейчас же вернуть мне драгоценности, или я объявлю себя беременной, что есть и на самом деле. Если ты не удовлетворишь мое требование, я сейчас же пойду рассказать все старой сумасшедшей, и мне неважно, что произойдет.

Очень удивленный, я смотрел на нее, не говоря ни слова, но раздумывал при этом, как мне избавиться от этой бесстыдницы. Синьора Лаура сказала со спокойным видом, что это совершенная правда, что ее дочь беременна, но не от меня.

— Но тогда от кого же? — спросил я.

— От графа де Н…, у которого она была любовницей в Праге.

Это показалось мне невозможным, так как она не показывала никаких симптомов беременности, но, в конце концов, такое могло быть. Озабоченный необходимостью переиграть этих двух мошенниц, я вышел, ничего им не сказав, и пошел запереться с м-м д'Юрфэ, чтобы проконсультироваться у оракула по поводу операции, которая должна была ее осчастливить.

После множества вопросов, более темных, чем те гадания, что творила Пифия перед дельфийским треножником, и объяснениями которых я, соответственно, забрасывал бедную увлеченную д'Юрфэ, она сама пришла к выводу, и я, разумеется, поостерегся ей возразить, что бедная Ласкарис сделалась безумной. Поддакивая всем ее опасениям, я добился того, что заставил ее найти в куче каббалистической ерунды, что принцесса не может соответствовать ожиданиям, потому что осквернена черным духом, врагом ордена розенкрейцеров; и поскольку она была на верном пути, она сама добавила, что юная дева беременна гномом.

Она нагромоздила затем еще кучу измышлений, чтобы узнать, каким образом мы теперь должны действовать, чтобы наверняка достичь нашей цели, и я обставил все таким образом, чтобы она сама пришла к выводу, что должна написать непосредственно луне.

Это красивое умозаключение, которое должно было вернуть ее к разуму, наполнило ее радостью. Она находилась в пароксизме энтузиазма, и я был теперь уверен, более, чем когда-либо, что если бы я захотел уверить ее в несбыточности ее надежд, ума не приложу, как я это смог бы сделать. Она тотчас бы вообразила, что враждебный дух овладел мной, и что я перестал быть истинным розенкрейцером. Но я был далек от мысли предпринять лечение, которое стало бы для меня столь невыгодным, будучи при этом для нее полностью бесполезным. Ее химеры делали ее счастливой, и несомненно, возвращение к правде сделало бы ее несчастной.

Теперь она приняла решение писать луне, с тем большей радостью, что ей знаком был культ, который поклоняется этой планете, и церемонии, которые необходимо было совершить, но она могла их провести только при содействии адепта, и я знал, что она рассчитывает на меня. Я сказал, что буду целиком в ее распоряжении, но следует ждать первой фазы ближайшей луны, что она и без меня знала. Я был озабочен тем, чтобы выиграть время, потому что, потеряв много в игре, мне нельзя было покинуть Экс-ла-Шапель, пока я не пополню счет векселя, что я направил г-ну д'О. в Амстердам. А пока мы согласились, что малышка Ласкарис сошла с ума и мы не будем обращать внимания на все то, что она, в своих приступах безумия, может говорить, поскольку ее ум находится во власти злого гения и это он внушает ей эти слова.

Мы решили, однако, что, поскольку ее состояние достойно жалости и следует делать ее существование сколь можно более мягким, она будет продолжать питаться вместе с нами, но по вечерам, выйдя со стола, будет отправляться спать в комнату своей гувернантки.

После того, как я таким образом настроил м-м д'Юрфэ не воспринимать всерьез любые возможные высказывания Кортичелли и заниматься только письмом, которое она должна написать гению Селенису, что обитает на луне, я занялся всерьез средствами восстановить мое финансовое состояние, что я подорвал игрой, и что невозможно было проделать с помощью кабалы. Я заложил ларец Кортичелли за тысячу луи и отправился держать талью в Английский клуб, где мог выиграть гораздо больше, чем у французов или немцев.

Три или четыре дня спустя после гибели д'Аше его вдова написала мне записку с просьбой прийти к ней. Я застал ее с Пийеном. Она сказала мне скорбным тоном, что у ее мужа было много долгов, ее кредиторы завладели всем имуществом, и ей из-за этого невозможно взять на себя расходы, необходимые для того, чтобы ей и ее дочери возвратиться в Кольмар, в лоно их семьи.

— Вы, — добавила она, — явились причиной смерти моего мужа, я прошу у вас тысячу экю; если вы мне откажете, я предъявлю вам иск через суд, так как швейцарский офицер уехал, и мне некого больше обвинить.