История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9

Час спустя мне объявили о двух девицах. Я спускаюсь, чтобы посмотреть самому, кто это, и чтобы сказать им, чтобы уходили, поскольку я занят, и был удивлен, видя Сару и ее сестру. Едва поднявшись и усевшись, она сказала мне с очень достойным видом, что главный владелец дома, где они обитают, не хочет допустить вывоз мебели, пока не будет удовлетворено его требование о сорока гинеях, которые ему должен отец, несмотря на то, что торговец с Сити заверил его, что оплатит все в течение недели.

— Вот, — говорит она, — платежная расписка перевозчику в такое-то место. Не могли бы вы сделать отцу это небольшое одолжение?

Я беру расписку, написанную по-английски, и даю ей банковский билет на пятьдесят фунтов, сказав, что она сможет принести мне остающиеся десять вечером. Она благодарит меня без всякой чрезмерности, уходит, и я провожаю ее до порога, очарованный и восхищенный доверием, которое она должна испытывать ко мне, чтобы попросить об этой маленькой услуге. Эта нужда М. Ф. в сорока монетах не заставила меня подумать, что он находится в большом затруднении, и я был очень рад оказаться ему в чем-то полезен и, и убедить его, чтобы он обращался ко мне в любом случае.

Я обедал слабо, чтобы лучше ужинать со швейцарским ангелом, новым объектом моего обожания. После обеда я занялся написанием писем, чтобы убить время, и ближе к вечеру слуга М. Ф. прибыл ко мне с тремя большими чемоданами, мешками с постельным бельем и с обувью. Он ушел, сказав, что его хозяин вскоре появится со всем семейством; но вот уже шесть часов, затем семь, восемь, девять — и я удивлен, не видя никого. Ничего не понимая, я решаюсь пойти сам увидеть, отчего происходит эта задержка.

Я прихожу, и спектакль, который я наблюдаю, меня поражает. М. Ф., его супруга и его дочери, которые при виде меня разражаются слезами. Я вижу двух мужчин скверного вида. Я догадываюсь, что это может быть, и, приняв веселый вид, говорю М. Ф.:

— Держу пари, что некий скупой кредитор велел вас арестовать за какой-то долг, который вы не можете сразу оплатить.

— Это правда; но я уверен, что оплачу его в пять или шесть дней, и поэтому я откладываю мой отъезд до завтра, до восьми часов.

— Вас, значит, арестовали после того, как вы отправили ко мне свои чемоданы?

— Четверть часа спустя.

— И что вы делали эти четыре часа?

— Я отправил искать поручителей.

— И почему вы не отправили ко мне?

— Я благодарю вас, но вы иностранец, Поручительство берут только у Auskepers [44].

— Вы должны были бы все равно отправить меня известить, потому что я велел приготовить для вас отличный ужин, и я умираю от голода.

Усиливала печаль этого спектакля и придавала моему оживленному настроению несколько слишком ребяческий характер комната, где стояло только три стула и одна свеча, чей длинный фитиль давал сумрачный свет. Я думал, что долг этого человека, возможно, выходит за пределы моих сил, и поэтому остерегался спрашивать, о какой сумме идет речь.

Поскольку Сара была единственная, кто мог говорить по-английски, я спросил у нее, поинтересовалась ли она у человека, принесшего билль , сколько ему нужно, чтобы оставить их на свободе. Она ответила мне, что требуется только залог в сто пятьдесят монет, либо та же сумма наличными, в обеспечение обменного векселя ее отца. Она велела человеку повторить то же самое, и он показал письмо.

— Но когда ваш отец заплатит, — спросил я Сару, — мы пойдем ужинать?

Этот вопрос вызвал у нее улыбку, я дал требуемую сумму человеку, который передал мне письмо, и я положил его в свой портфель, сказав М. Ф., что это мне он заплатит, перед тем, как покинуть Англию.

После этой сцены я обнял М. Ф., который заплакал от радости, затем мадам, затем их дочерей, и повел их пешком, всех четверых, к себе, веселых, исключая мадам, которая не могла победить свою печаль.

Хорошо поужинав и вкусив удовольствия видеть М. Ф. пьяным, я залюбовался очаровательной Сарой, которая, попросив у меня сотню извинений за то, что забыла это сделать, передала мне банковский билет в десять фунтов — остаток от тех пятидесяти, что я передал ей утром.

Мое удовольствие стало полным, когда я увидел, что они очарованы апартаментами, что я им велел приготовить. Пожелав им доброй ночи, я сказал, что беру на себя кормить их вплоть до их отъезда, и что если моя компания им нравится, я провожу их до самой Швейцарии. Утром, при пробуждении, я взглянул на мое состояние, физическое и моральное, и счел себя счастливым; всматриваясь в свои ощущения, я нахожу их настолько соответствующими моменту, что мне нравится, что я ими не управляю. Героическая чувствительность, часто свойственная моей душе, делает меня снисходительным к чувственности, которой слишком часто я бывал жертвой в моей прежней жизни. Я любил Сару и находил столь бесспорным, что владею ее сердцем, что отбрасывал прочь от себя желания. Желания приходят от потребностей, они неудобны, они неотделимы от сомнения, они тревожат ум. Сара была моя, и она отдалась мне, когда даже видимость выгоды не могла бросить тень на источник ее страсти.