История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9

Остров, который именуется Англией, отличается по цвету от поверхности континента. Море необычное, поскольку это океан и он подвержен приливам и отливам; вода в Темзе имеет другой вкус, отличный от всех других рек мира. Рогатый скот, рыба и вся еда отличается по вкусу от того, что едим мы, лошади другие, даже по форме, и люди, в своем большинстве, обладают характером, общим для всей нации, что заставляет их думать, что они превосходят всех прочих. Это заблуждение общее для всех наций, каждая считает себя впереди прочих. Они все правы.

Я увидел большие поместья, солидное питание, красоту сельской местности и удобство больших дорог; я любовался красотой экипажей, предоставляемых почтой для путешественников, справедливостью расценок, легкостью оплаты, быстротой, с которой они передвигаются, всегда рысью и никогда галопом, и видом городов, через которые я проезжал, двигаясь из Дувра в Лондон. В Кэнтербери и Рочестере живет многочисленное население, хотя их ширина не сопоставима с их длиной. Мы прибыли в Лондон к вечеру, восемнадцать часов спустя после нашего отъезда из Дувра, к м-м Корнелис. Это было имя, которое приняла Тереза, дочь комедианта Имера, затем жена Помпеати, танцовщика, который покончил с собой в Вене, вскрыв себе живот бритвой и вывалив в одну минуту кишки наружу.

Эта Помпеати, которая в Голландии взяла себе имя Тренти, в Лондоне назвалась Корнелис, в честь Корнелиуса Рижербооса, своего любовника, которого она разорила, о чем я говорил в своем четвертом томе[11]. Итак, я подъехал к дверям ее дома, Сохо Сквер, прямо напротив резидента Венеции. Дорогой туда я следовал инструкции, данной мне ею в ее последнем письме. Я написал ей, в какой день надеюсь ее увидеть.

Я выхожу из экипажа, оставив там ее сына и собираясь сначала с ней увидеться, но портье говорит мне подождать. Две минуты спустя слуга передает мне записку, в которой м-м Корнелис просит меня пройти в дом, куда меня отведет этот слуга, и где она будет со мной ужинать. Я не нахожу это странным. У нее могут быть свои резоны. Я снова сажусь в экипаж, и почтальоны переезжают к дому, расположенному на улице около дворца, куда им указывает слуга. Дородная женщина-француженка, которую зовут Рокур, и два слуги идут перед нами; толстая женщина обнимает г-на Корнелис, поздравляет с благополучным прибытием, отвесив мне лишь холодный реверанс. Менее чем в четверть часа Клермон, провожаемый Рокур, переносит весь мой багаж в комнату с кабинетом, через который я могу пройти в апартаменты позади, состоящие из трех прекрасных комнат, куда та же Рокур велит отнести чемодан сеньора Корнелис, который, ошеломленный, не знает, что ей ответить, когда она говорит:

— Эти два слуги — ваши, а я — ваша покорная служанка.

Я возвращаюсь в свою комнату через этот кабинет и, видя не только, что я размещен плохо, но и как человек подчиненный, я владею собой — вещь крайне редкая — и ни слова не произношу; я спрашиваю только у Клермона, где его комната, чтобы он отнес туда свой чемодан, который стоит здесь, с моими. Выйдя, он возвращается сказать, что эта большая дама показала ему его кровать в комнате наверху, где спит один из слуг этого месье. Клермон, который меня знает, удивлен тем, что я спокойно отвечаю ему:

— Очень хорошо; несите туда ваш чемодан.

— Распаковать ваши?

— Нет. Вы сделаете это завтра.

Сдерживаясь, я снова захожу в комнату моего «хозяина», который сидит там с усталым видом, как будто собираясь проехать на лошади еще один пост, но не имея сил пустить ее в галоп. Он слушает м-м Рокур, которая, сидя возле него, описывает ему подробно замечательное положение вещей у м-м Корнелис, его матери, ее обширные владения, ее огромный кредит, превосходный дом, который она построила, тридцать трех слуг, двух секретарей, шесть лошадей, сельский дом и бог знает что еще.

— Как себя чувствует моя сестра Софи?

— Вы зовете ее Софи? Ее зовут мисс Корнелис. Это красавица, месье, чудо ума, грации и талантов; она поет, она играет на всех инструментах с листа, она танцует, говорит на трех языках и превосходно на них пишет, у нее своя гувернантка и своя горничная. Жаль, что она слишком мала для своего возраста, так как ей уже восемь лет.

Ей было уже десять лет, но так как эта женщина говорила, не удостаивая меня взглядом, я ничего не сказал. Сеньор Корнелис, которому необходимо было прилечь, спросил у нее, в котором часу ужинают, и она ответила:

— В десять часов, не раньше.