История Жанны

Первое оказалось осуществить проще, чем второе. Но я справилась. Гастон замучился набирать снег в котелок и привлек к делу троих мальчишек, деливших со мной кров и стол. Этих чумазых чертенят звали «три Жана» – Жан-Мари, Жан-Мишель и самый младший Жан-Кристоф.

Я стала в этой команде четвертым Жаном.

Уговорить их вымыться мне не удалось, так же как и их мать Полетт, но грязные обноски, которые и одеждой-то назвать невозможно, я с них все же стянула и выстирала.

Ощущение чистой рубахи на теле удивительно благотворно воздействует на самочувствие человека, и во мне, наконец, стал пробуждаться интерес к происходящему вокруг. А вокруг происходило следующее.

В Фужерском лесу, так же как и в других лесах по всей Бретани, собралась масса народу, прятавшегося от новой жизни и новой власти. Люди здесь собрались странные, совсем не похожие на тех, что жили рядом со мной на побережье.

Там, у моря, жили люди жизнерадостные, любознательные, открытые всем ветрам и всему новому, что эти ветры могли принести с разных концов земли. Здешний же народ жил по принципу «Оставь меня в покое!»

У нас в Меридоре не умели читать только самые маленькие и самые старые – папа и отец Жильбер позаботились об этом. Здесь же читать умели лишь виконт и Тибо.

Эти люди хотели только одного – чтобы все осталось по-прежнему. Не потому, что им так дорого было прошлое, а потому, что их не устраивало настоящее. Постоянные рекрутские наборы, отрывавшие их от земли, все усиливавшаяся тяжесть налогов и военных поборов, изгнание и преследование дорогих их сердцу священников, отмена старых границ прежних церковных приходов – этих людей не устраивало и раздражало все, что, так или иначе, ломало привычный уклад их жизни.

Пока еще это была не война, и даже не бунт. В городах, особенно крупных, народ был более восприимчив к революционным преобразованиям, но в деревнях уже давно зрело глухое недовольство, все чаще прорывавшееся наружу в виде вооруженного сопротивления. И тогда мятежники уходили в леса целыми семьями и даже селами, скрываясь от преследования.

Невежественные, дикие, грязные, они жили в землянках и норах, прятались в чаще, иногда нападая, иногда защищаясь. Оружия у них практически не было – только косы, мотыги, дубины.

Я никак не могла понять, что среди этих людей делает такой человек, как виконт де Шатоден. Иногда мне казалось, что и он этого не понимает.

Мы почти не виделись, особенно в первые дни моего пребывания в лагере. Я осваивалась, постепенно приспосабливаясь к жизни в этом странном месте. Примерно через неделю я уже знала некоторых обитателей в лицо и по имени.

Многие из здешних жителей предпочитали называть себя не именем, а прозвищем, иногда смешным, иногда ужасным. Огромное страшилище с космами нечесаных волос, падавшими на плечи, отзывалось на «Соловья», потому что, как выяснилось, виртуозно подражало голосу этой птички. А вот историю возникновения прозвища «Вырви-глаз» или, скажем, «Живопыр» мне совсем не хотелось знать.

Наше небольшое лесное поселение (чуть меньше ста человек) жило по раз и навсегда установленному порядку – мужчины обеспечивали еду, женщины ее готовили.

Женщин было мало, примерно с десяток, и каждая с ребятишками – по двое, по трое. Дети целыми днями носились по лесу, свободные как ветер, впрочем, не убегая далеко от лагеря.

Бывало, кто-нибудь из них разбивал коленки в кровь или больно царапался о торчащие сучья. Обычно они не обращали на это внимания, но иногда все же приходилось отлавливать этих маленьких разбойников и обрабатывать их порезы и ссадины. Постепенно они, а затем и их матери, привыкли обращаться ко мне со своими болячками, по счастью не очень тяжелыми.

С мужчинами было сложнее. То ли слишком гордые, то ли слишком трусливые, они предпочитали страдать, а не лечиться. Мне приходилось очень настойчиво (и зачастую безуспешно) объяснять некоторым их них, что для облегчения их участи иногда достаточно просто помыться.

Изредка через лес проходили соединения синих, обычно крупные, и в этом случае наша деревушка словно вымирала. Не было слышно ни звука. С двух шагов невозможно было различить скрытые убежища. Люди тщательно прятались, пережидая опасность.

Иногда ночью отряд под предводительством Шатодена уходил в неизвестном направлении, а под утро возвращался поредевшим составом, но зато с оружием – карабинами, мушкетами, старинными кулевринами, а один раз даже с небольшой пушкой.

Как-то так само собой получилось, что от синяков и мозолей я перешла к ранениям. К сожалению, моего знания и умения хватало лишь на самые простые случаи, когда достаточно было просто прочистить и зашить рану.

Но иногда этого оказывалось мало. Я плакала от бессилия, когда совсем еще мальчик погибал от потери крови, а я ничем не могла ему помочь. Люди умирали у меня на глазах, а все, что я могла сделать, это только чуть-чуть облегчить их страдания перед смертью.

Самое ужасное, что я не понимала, зачем все это. Что мы делим? За что воюем друг с другом? Мне казалось, что этот кошмар должен скоро закончиться, что он просто не может дольше продолжаться.