История Жанны

Виконт еще только поставил ногу на первую ступеньку маленького крыльца, а дверь уже открылась как будто сама. Мы прошли через круглую прихожую мимо вытянувшегося в струнку лакея в парадной ливрее и с мушкетом. Любопытное сочетание.

Наконец, виконт распахнул двойные двери, и вслед за ним я вошла в залу, неожиданно просторную для такого небольшого здания.

В комнате находились два человека. Один сидел в кресле у растопленного камина спиной ко входу и не шелохнулся при нашем появлении. Другой, склонившийся над огромным столом, заваленным картами, и что-то чертивший, выпрямился и без всякого выражения на худом незапоминающемся лице уставился на меня.

– Прижан, я забрал бумаги, – сказал виконт, на ходу расстегивая сюртук и доставая пакет.

Он вытащил один листок из общей связки и протянул пакет мужчине, стоявшему у стола. Тот молча взял бумаги и погрузился в изучение их содержимого, потеряв ко мне всякий интерес.

Виконт прошел вглубь залы, остановился возле человека у камина, сказал ему несколько слов и протянул листок. Сидевший в кресле человек очень медленно поднял худую руку, взял листок и так же медленно поднес его лицу. Несколько мгновений он изучал полученную бумагу, а затем бросил ее в огонь.

Шатоден дождался, когда смятый листок прогорел и рассыпался, и потом громко спросил:

– Маркиз, знаком ли Вам этот человек?

Тибо толкнул меня в спину, и я пролетела вперед несколько шагов, чуть не упав. Мужчина у стола оторвался от изучения бумаг и молча наблюдал за нами.

Сидевший в кресле с трудом повернулся, и сердце мое сжалось. Это был крестный! Но не тот великолепный вельможа, полный жизни и сил, которого я знала всю свою жизнь, а его жалкое подобие. Он страшно похудел и как будто весь высох. Желтая, как пергамент, кожа обтягивала выступающие скулы. Черные круги подчеркивали ввалившиеся глаза, в которых одних еще теплилась жизнь.

Тонкие, плотно сжатые губы улыбнулись, и он протянул ко мне руки:

– Жанна, девочка моя!

Я кинулась к нему, упала на колени и изо всех сил обхватила руками это иссохшее тело. Слезы душили меня, и я не могла говорить. А крестный снял с меня шляпу и гладил рукой по голове. Совсем как в детстве.

* * *

Следующие несколько дней слились для меня в один долгий-долгий день.

Утром в воскресенье крестный отказался выйти из своей комнаты на втором этаже. Он остался в постели и больше с нее не вставал.

Плотно задернутые тяжелые портьеры не пропускали солнечный свет, и мне не всегда было ясно – ночь ли уже за окном или все еще день. В камине постоянно горел огонь, поддерживая тепло в комнате, но руки крестного оставались холодными.

Он был очень слаб и слабел с каждым часом. Иногда он впадал в забытье. А когда приходил в себя, то первым делом тревожно озирался вокруг, ища меня взглядом, и успокаивался, обнаружив там же, где оставил, – в кресле у окна. Я пересаживалась к нему на постель, брала его за руку, и мы продолжали наш разговор с того самого места, где остановились до этого.

Мы говорили обо всем, но чаще всего об отце. Странное дело – мы говорили о нем, как о живом. Я не могла понять, сознательно ли маркиз отказывается признать смерть друга, или же такое помутнение рассудка – предвестник приближающегося конца, но только поддерживала его в этом заблуждении. Да я и сама еще не была готова принять тот факт, что папы больше нет.

Маркиз совсем не говорил о политике. Казалось, она перестала его интересовать, словно и не было этих страшных лет, пролитой крови, сломанных судеб. Его больше не волновали ни исконные права Бретани, за восстановление которых он боролся так истово, ни попранная религия отцов, ни мученическая смерть короля, о которой я узнала только здесь, в Гийомарэ.

Я никогда не видела короля и не испытывала никаких теплых чувств к монарху, допустившему, чтобы страна, вверенная ему Богом, скатилась в пропасть, но все же не могла не содрогнуться при мысли о его страшной кончине. Убийственное совпадение, но он и мой отец закончили свой земной путь в один и тот же день 21 января 1793 года.

Крестный вспоминал молодость, дорогих его сердцу людей, то золотое время, когда он, полный сил и замыслов, дерзал, и удача улыбалась ему. Он вспоминал Америку, Лафайетта и те дни, когда они плечом к плечу сражались вместе.

* * *

Того щуплого мужчину с незапоминающейся внешностью я больше не видела. А вот виконт приходил навестить маркиза каждый день. Сначала я думала, что, может быть, с ним крестный захочет говорить о своей неудавшейся миссии, и не удивилась бы, если б меня попросили выйти из комнаты. Но нет, они, если и беседовали, говорили о всяких пустяках.

В один из таких визитов крестный поручил ему позаботиться обо мне, и Шатоден только молча склонил голову, безропотно соглашаясь.

Виконт оставался с нами в комнате, даже если крестный засыпал ненадолго. Мы тогда просто тихо сидели каждый в своем кресле. Я делала вид, что читаю. А он барабанил пальцами по подлокотнику. Иногда он поворачивал голову и пристально смотрел на меня. Интересно, о чем он думал?