История Жиль Бласа из Сантильяны

– Сеньор кавальеро, эта немилость нисколько не задевает вашей чести и впоследствии, несомненно, обратится вам на пользу. Как только герцог Лерма убедится в вашей невинности, он не преминет предоставить вам высокое назначение, дабы восстановить репутацию дворянина, несправедливо заподозренного в измене.

Глава VII Сипион навещает Жиль Бласа в Сеговийской крепости и привозит ему много новостей

Наша беседа была прервана Тордесильясом, который, войдя в камеру, заявил:

– Сеньор Жиль Блас, я только что говорил с молодым человеком, явившимся к воротам тюрьмы. Он спросил меня, не находитесь ли вы здесь в числе заключенных, а на мой отказ удовлетворить его любопытство сказал со слезами на глазах: «Благородный комендант, прошу вас, не отвергайте моей почтительнейшей просьбы и сообщите мне, не содержится ли у вас сеньор де Сантильяна. Я его старший камердинер, и вы совершите милосердный поступок, если дозволите мне с ним повидаться. Вы слывете в Сеговии великодушнейшим идальго: надеюсь поэтому, что вы не откажете мне в этой милости и разрешите переговорить несколько минут с моим дорогим барином, который не столько виновен, сколько несчастлив». Словом, – продолжал дон Андрес, – этот малый проявил такое желание вас видеть, что я обещал ему исполнить его просьбу сегодня вечером.

Я заверил Тордесильяса, что он доставит мне величайшее удовольствие, приведя этого молодого человека, который, вероятно, может сообщить мне нечто для меня весьма важное. С нетерпением ждал я момента, когда предстанет передо мной мои верный Сипион, ибо я не сомневался в том, что это был именно он. Мои предположения оправдались. Под вечер Сипиона впустили в крепость. Увидя меня, он пришел в неописуемый восторг, и радость его могла сравниться разве только с моей. Я был так доволен его приходом, что раскрыл перед ним свои объятия и обнял его, не считаясь ни с какими предрассудками. Барин и слуга так расчувствовались при встрече, что облобызались, как равные.

Когда мы несколько пришли в себя, я спросил Сипиона, в каком состоянии оставил он мой дом.

– У вас больше нет никакого дома, – отвечал он, – а для того чтоб избавить вас от неприятных расспросов, опишу вам в двух словах то, что там произошло. Ваше имущество разграблено дотла как стражниками, так и вашими собственными слугами, которые, считая вас за конченого человека, забрали в счет жалованья все, что смогли унести. К счастью для вас, я ухитрился спасти из их когтей два больших мешка с дублонами, которые вытащил из денежного сундука и отнес в верное место. Салеро, являющийся их хранителем, вернет вам все, когда вы выйдете из крепости, где, как я полагаю, вы недолго пробудете в качестве нахлебника его величества, ибо вас задержали без ведома герцога Лермы.

Я спросил Сипиона, откуда ему известно, что министр не причастен к моей опале.

– Я знаю это доподлинно, – отвечал он. – Один из моих друзей, пользующийся доверием герцога Уседского, поведал мне все подробности вашего ареста. «Кальдерон, – сказал он, – обнаружил через лакея, что Сирена, скрываясь под другим именем, принимает по ночам наследного принца и что эта интрига затеяна графом Лемосом при посредстве сеньора Сантильяны, а потому он решил отомстить как им, так и своей возлюбленной. С этой целью он тайно отправился к герцогу Уседскому и открыл ему все. Герцог, обрадовавшись такому прекрасному случаю погубить своего врага, не преминул им воспользоваться. Он доложил о полученном известии королю и изобразил в самых мрачных красках опасности, которым подвергался инфант. Это донесение так рассердило его величество, что он приказал тут же запереть Сирену в Приют кающихся магдалинок, выслать графа Лемоса, а Жиль Бласа подвергнуть пожизненному тюремному заключению». Вот что сказал мне мой друг, – добавил Сипион. – Из этого вы можете заключить, что постигшая вас невзгода – дело рук герцога Уседского или, лучше сказать, Кальдерона.

Это сообщение навело меня на мысль о том, что дела мои могут со временем поправиться, так как герцог Лерма, уязвленный изгнанием племянника, не остановится ни перед чем, чтоб вернуть его ко двору, и при этом, вероятно, не забудет и обо мне. Что может быть прекраснее надежды! В один миг она меня утешила в потере всего моего имущества и вернула мне веселость, словно для этого были какие-либо основания. Тюрьма не только перестала казаться мне мрачным обиталищем, где меня, быть может, заставят провести остаток дней, но я стал даже смотреть на нее, как на орудие, которым судьба пожелала воспользоваться, чтоб возвести меня на какой-нибудь важный пост. Ибо вот как я рассуждал сам с собой: