История жирондистов Том I

После этого неблагоразумного деяния государи расстались. Леопольд отправился на коронацию в Прагу. Король Прусский возвратился в Берлин и начал приводить свою армию в военное положение. Принцы-эмигранты распространяли по всем дворам слова, сказанные в защиту их дела в Пильницкой декларации. Они написали Людовику XVI открытое письмо, в котором протестовали против принесения королем присяги, вырванной, по их мнению, в условиях его слабости и плена. Король Прусский, по получении циркуляра французского кабинета с извещением о принятии конституции, воскликнул: «Вижу, что мир в Европе упрочен!» Венский и берлинский дворы притворно поверили, что во Франции все успокоилось после взаимных уступок короля и Собрания. Они подчинились необходимости наблюдать унижение Людовика XVI, лишь бы только революция продолжала признавать контроль со стороны королевской власти.

Россия, Швеция, Испания и Сардиния смирились не так легко. Екатерина II и Густав III (одна — по горделивому сознанию своего могущества, другой — под влиянием великодушной преданности делу королей) условились послать 40 000 русских и шведов на помощь монархии. Эта армия, субсидируемая 15 миллионами Испании, под личным руководством Густава, должна была высадиться на берега Франции и идти на Париж, тогда как войска империи перешли бы Рейн.

Эти смелые планы двух северных дворов звучали неприятно для Леопольда и короля Прусского. Они упрекали Екатерину в невыполнении обещания заключить мир с турками. Мог ли император послать свои войска на Рейн, когда на Дунае продолжалась война между русской и оттоманской армиями, угрожавшая сопредельным областям его империи? Тем не менее Екатерина и Густав продолжали оказывать покровительство эмигрантам. Эти два государя аккредитовали полномочных послов при французских принцах в Кобленце, что стало провозглашением низложения Людовика XVI и даже падения Франции; признанием, что правительство французского королевства находится уже не в Париже. Кроме того, между Швецией и Россией был заключен оборонительный и наступательный союз в интересах восстановления французской монархии.

Людовик XVI, искренне желая в то время мирного течения дел, послал в Кобленц барона Виомениля и шевалье Куаньи с приказом своим братьям и принцу Конде распустить и разоружить эмигрантов. Его приказания восприняли как мольбу пленника; им не возражали, но и не повиновались. Пруссия и Германская империя оказали больше уважения намерениям короля: они распустили армии принцев и стали наказывать в пределах своих владений за оскорбление трехцветной кокарды.

Но в то самое время, когда император демонстрировал желание сохранить мир, война увлекала его против его воли. Он не согласился вести войну из-за высших интересов монархии и семейных чувств, но вынужден был начать ее ради незначительных интересов нескольких имперских принцев, которые имели владения в Эльзасе и Лотарингии и личные права которых оказались ущемлены новой французской конституцией. Леопольд, отказавший в помощи сестре, теперь предоставлял свою поддержку нескольким вассалам. В письме от 3 декабря 1791 года он объявил французскому кабинету свое формальное решение «оказать помощь принцам, имеющим впадения во Франции, если они не получат полного восстановления своих прав, принадлежащих им на основании трактатов».

Это угрожающее письмо, тайно (до официальной отправки) доставленное в Париж французским посланником в Вене, было принято королем с ужасом, а некоторыми из его министров и членами Национального собрания — с радостью. Война разрубает все узлы! Когда на правильный ход событий нет больше надежды, то надежду ищут в неизвестном. Война казалась предприимчивым умам необходимой мерой при всеобщем брожении, хорошим исходом для революции, способом возвратить королю власть посредством командования армией.

Жирондистские депутаты, польщенные присвоенным им титулом политических деятелей, хотели оправдать свои притязания смелым шагом, который сразу расстроил бы расчеты короля, народа и Европы. Они изучали Макиавелли и презрение к справедливости считали доказательством гения. Кровь народа для них значила мало, лишь бы она служила к выгоде их честолюбия. Якобинская партия, за исключением Робеспьера, также громко требовала войны: для этих людей война превратилась в апостольскую миссию, которая распространит их философию по всему миру: первый пушечный выстрел, сделанный во имя прав человека, должен потрясти все троны. Наконец, на войну возлагала надежды и партия умеренных конституционистов. Она льстила себя надеждой на возвращение исполнительной власти некоторой энергии вследствие необходимости сосредоточить военную власть в руках короля в минуту, когда опасность грозит всей нации.