История жирондистов Том II

После 10 августа она уехала в Англию. В Лондоне она носила траур по Людовику XVI и жертвовала огромные средства, чтобы облегчить несчастья эмигрантов. Но большая часть ее сокровищ была тайно зарыта ею и герцогом Бризаком в Лувесьенском парке. Госпожа Дюбарри вернулась во Францию, чтобы вырыть свои бриллианты.

На время своего отсутствия она поручила надзор и управление Лувесьеном молодому негру по имени Замор. Из женского каприза она воспитала этого юношу, как воспитывают домашних животных. Она заказывала свои портреты рядом с этим чернокожим, чтобы походить на венецианских куртизанок Тициана. Замор был неблагодарен и жесток. Неблагодарность казалась ему добродетелью угнетенных. Он заразился горячкой толпы, выдал ее сокровища и предал ее революционному комитету в Лувесьене, членом которого состоял.

Судимая и единогласно приговоренная, она шла на смерть среди гиканья толпы. Она была еще во всем величии красоты. Локоны ее, не обрезанные спереди, развевались и закрывали глаза и щеки. Она отбрасывала их назад движением головы, чтобы лицо ее смягчило народ. «Жизни, жизни! — кричала она. — Жизнь за мое раскаяние! Жизнь за мою преданность республике! Жизнь за мое богатство, которое я отдаю нации!»

Генерал Бирон, известный при дворе под именем герцога Лозена, умер в одно время с нею, но как подобает солдату.

В молодости герцог был крайне легкомыслен. Его положение, ум и приятное обращение придавали блеск даже его недостаткам. Скандалы только увеличивали его славу. Он старался распространить слухи, что был любим королевой. Промотав состояние в юные годы, герцог искал славы в войне. Он последовал за Лафайетом в Америку и увлекся свободой не из гражданской доблести, но вследствие моды. Будучи другом герцога Орлеанского, он принял участие в его заговорах. Партии прощают все тем, кто служит им, и герцог после благосклонности двора искал благосклонности народа. Он весело отдавал республике свое имя, свою шпагу, свою кровь. Солдаты обожали его, вышедшие из разночинцев генералы завидовали его влиянию. Когда в Вандее начались разногласия между ним и якобинским генералом Россиньолем, Бирона принесли в жертву.

Привезенный в Париж, он вошел в свою тюрьму так, будто это была его палатка накануне сражения. Он хотел до самого конца наслаждаться единственным удовольствием, которое у него осталось: удовольствием иметь хороший стол. За отсутствием других собеседников, он приглашал к столу тюремщиков и стражников; приказывал приносить себе устриц и белого вина. Пил он очень много. Когда за ним явились помощники палача, он сказал им: «Для того чтобы исполнить то дело, которому вы служите, вам нужны силы: выпейте со мною!»

Народ рукоплескал ему при последних минутах, потому что, бросая вызов рефлексии, он бросал вызов и самой казни. Генерал Бирон умер так, как хотел жить: храбро, гордо и под аплодисменты.

Наступил последний день 1793 года. Другие должны были умереть на следующий день, 1 января. Смерть не справлялась с календарем. Годы сливались, подобно рекам крови, которая не переставала течь.

Гильотина, по-видимому, стала единственным учреждением во Франции. Дантон и Сен-Жюст объявили, что конституция прекратила свое существование. Правосудие или подозревало, или мстило. Жизнь любого человека зависела от доноса. Конвент ни на минуту не мог перестать наносить удары, иначе сам был бы уничтожен. Франция, расстреливаемая в Тулоне, громимая картечью в Лионе, гильотинируемая в Париже, сидящая в тюрьмах, подвергаемая доносам и лишению имуществ, походила на страну, разоряемую одним из тех великих нашествий народов, которые после падения Римской империи уничтожали старую цивилизацию и несли с собой в Европу новых богов, новых властителей и новые законы. Ярость идей более неутолима, чем ярость людей, потому что у людей есть сердца, а идеи таковыми не обладают. Подобно ядрам на поле битвы, они убивают без разбора, уничтожая цель, которую им намечают. Ничто не может быть прекраснее новой идеи, загоревшейся на горизонте человеческого разума; и ничто не может быть ужаснее вида того, как она мучает своих врагов.

В эпоху всех этих казней партия Законодательного собрания пыталась время от времени излагать великие принципы и великие нововведения — подобно оракулам, под шум грозы. Робеспьер, властвовавший в Комитете общественного спасения, намечал в неопределенных чертах порядок правления, в обнародованных впоследствии записках рисовал справедливость, равенство и свободу, которых, как он думал, уже достигли. Как и во всем, что он говорил, делал или писал, в них чувствуется более философ, чем политик.