История жизни, история души. Том 2

Дорогие Лиленька и Зинуша, добрались мы до Тарусы вполне благополучно — это была компенсация за все предотъездные треволнения. Шофер приехал за нами не только без опоздания, но даже на полчаса раньше, вещи погрузили с чувством, с толком, с расстановкой, ехали по прохладной погоде, без дождя, кошка в корзине выла не всю дорогу, а только часть её, и т. д. Каждый год ездим всё одним и тем же путем и видим со сжатием сердца неуклонное и равнодушное наступление Москвы на близлежащие деревни. Особенно жаль Чертанова, это была прелестная деревня с игрушечными, нарядными домиками, сказочно разукрашенными резьбой, чердачные окошки с балкончиками, и ни один дом, ни один балкон не похож на соседний; в садах — круглые яблони и кудрявые вишни, в палисадниках — сирень и рябина; проезжаешь - как будто бы книгу сказок перелистываешь, кашу русских сказок, русского волшебства... Нынче вместо всего этого — горы развороченной глины, груды мусора, несколько уцелевших избушек, дни которых сочтены, и со всех сторон ряды одинаковых, до страха и ужаса одинаковых корпусов, многоэтажных, но от одинаковости теряющих иллюзию высоты, многооконных, но абсолютно, из-за стандарта, слепых; в старых же домиках что ни окошко, то глазок, именно на Божий мир глазок...

В окрестностях Оки и её притоков — следы большого нынешнего наводнения, кое-где на полях ещё стоят целые озёра воды, и сама земля ещё — жидкая грязь, пахать нельзя. Цветёт черёмуха, кое-где зацветают вишни, яблони ещё придерживают цвет, не верят маю.

<...> В садике всё зелено, расцвели первые, ранние тюльпаны и нарциссы, ещё немного их; цветут вовсю прошлогодние анютки. На сирени кисточки цветов ещё крохотные, каждый будущий цветок с гречневую крупинку. Соловьи поют и за рекой, и вблизи, и вообще — птичьи голоса, включая куриные и петушиные. Погода переменчивая, прохладная, солнце выглядывает иногда. Температура моя постепенно понижается, скоро, надеюсь, дойдёт до нормы. От переезда, возни и волнений устала, но воздух помогает... Очень, очень жду открытки от вас и о вас. <...> Крепко обнимаем! Надеюсь, что письмо дойдёт и ответ будет.

Ваши А. и А.

Е.Я. Эфрон

Дорогая моя, родная Лиленька, мы уже плывём по Волге! Долго тащились по Волгодонскому каналу, изображённому на этой длинной открытке¹²⁸, только теплоход наш куда роскошнее, чем тот, что на картинке: большой, трёхпалубный, с поэтическим названием «Клара Цеткин». Мы уже отсыпаемся, уже отдыхаем от забот, уже глядим не наглядимся на волжские воды и берега. Особенно — берега, такие естественные после искусственных красот канала. Круглые купы и кущи, тёмные перелески, пересекающие гладкие, яркие поляны — и силуэты избушек и колоколен. А главное — воздух, простор и — тишина, широкая и глубокая, вечером превращающаяся в сплошное соловьиное пение. Впервые за столько времени я решительно ничего не делаю, даже не вяжу, даже не рисую, только дышу во весь горизонт! И правда, буквально напитываюсь простором по&ге всех жизненных теснот...

Каюта у нас хорошая, на теплоходе - порядок, не разрешают шуметь тем, кто того желал бы, радио не оглашает и не оглушает окрестности и пассажиров. Народ серенький — и слава Богу. Подъезжаем к Угличу, где опущу эту весточку.

Крепко целуем и любим.

Ваша Аля

С.Н. Андрониковой-Гальперн

Дорогая моя Саломея, очевидно какое-то звено выпало из нашей переписки, какое-то моё письмо где-то затерялось, т. к. в Вашей последней открытке говорится о моём чрезмерно уж долгом молчании. А я послала вам свои вопли и пени по поводу молчания Вашего, очень меня тревожившего, ибо последнее, что о Вас знала тогда — это то, что после операции, прошедшей в общем благополучно, у Вас ужасающе болел оперированный глаз - по-видимому, глазной нерв. Вот и по сей день нахожусь в неведении — как обошлось, и обошлось ли, прошло ли, само ли или с помощью лечения? Зато теперь узнала, что лежите, что задние лапки болят и плохо Вас носят — и, абсолютно мимоходом, что, по-видимому, Ваша сестра у Вас всё же гостила, что долгие хлопоты закончились успехом. (О, трудоёмкие успехи наших преклонных лет!!!) Насчёт больных ног сочувствую не только умозрительно, ибо и мои болят уже четвёртый год («облитерирующий эндартериит», т. е. «прогрессирующее воспаление и сужение сосудов нижних конечностей») — хожу с трудом, плохо и мало, медленно, превозмогая постоянную (при хождении) боль; но превозмогать приходится - другого выхода нет - надо ведь и хлеба купить, и всякого иного прочего, и тёток навещать, и т. д. и т. п. Когда сижу или хожу по квартире — всё хорошо, а как только размеренным шагом по улице — другой коленкор, особенно зимой, в холода.

Ну, ладно! При каждой очередной (возрастной) неприятности восклицаю в душе: «Слава Богу, что так, а не хуже» — и бреду себе дальше по мере сил и возможности.