Я с глубоким-глубоким, несказанным чувством посылала вам эту книжечку, помня (навсегда),
пробилась книжечка - с чисто цветаевским упорством, помноженным на ещё многие упорства. И вот теперь рвут её на части - и, верно, не столько настоящие читатели, сколько те самые «читатели газет» — имя им легион. Впрочем, и легион настоящих тоже приумножился. ‘
Я часто вспоминала всех вас, знаю, что все болели, резались, ужас что такое. Писала вам, но отвечать было некому и некогда, а
По-прежнему трудно живётся и до зарезу нужна не комната даже, а целая квартира, да, да, чтоб было где жить по-человечески и разместить архив не в собачьей конуре на Мерзляковском, а в полном просторе, который мы с архивом заслужили, как никто другой. Я старею, милый друг (надеюсь, что Вы — нет, мы с Вами ровесники!), мне осточертел деревенский быт с разваливающимися печами, тасканьем воды и всеми неисчислимыми pro и contra. Всё это пожирает время, память, жизнь, а у меня уже недостаёт этого всего на бесконечное самообслуживание, а на то, чтобы обслуживал кто-то, - денег нету и никогда не будет в достаточном количестве. Простите ради Бога, что я вдруг так гнусно разнылась. Просто очень хочу - нужно - заняться всем маминым, а всё не пускает.
<> Осень
хороша здесь; зелень порыжела, облетела, стало далеко-далеко видно, и как бы я иной раз ни злилась на то или другое, а мудрый этот покой всё равно лечит душу.Обнимаю Вас, Галю, девочек. Как они — старшие — устроены? Довольны ли? Буду в Москве зимой.
Что Вам в книжечке больше всего по сердцу? Жаль, есть там и слабые стихи — из ранних.
великии и не говоря уже о
Э.Г. Казакевич 7 октября 1961 г. написал А.С.: «Сегодня я видел вышедший в свет томик стихов Марины Цветаевой. Поверьте, выход этой книги торжественный момент не только в Вашей, но и в моей жизни том, что все это значит для нашей литературы.
Поздравляю Вас и приглашаю присоединиться к моему уже не новому таящему в себе много печального, но все-таки утешительному выводу: ничто вели-С 502
"РекРаСН°е 40 М°ЖеТ Пр°ПаСТЬ” (цит' по кн':2
На книге М. Цветаевой «Избранное», подаренной Э.Г Казакевичу А С сде-ала надпись: «Дорогому Эммануилу Генриховичу, первому зачинателю этой ИГИ - с любовью и благодарностью. Таруса, октябрь 1961 г.Для М. Цветаевой газета - «стихия людской пошлости», а «читатели газет» -«глотатели пустот», «доильцы сплетен».
15 октября 1961
Милый Владимир Николаевич! Рада, что мамины строки доставили Вам удовольствие. Они, во всей совокупности их судьбы, — тоже чудо. В ответ на чудо, совершившееся в огромной степени благодаря Вам. Ещё раз - и навсегда - спасибо Вам. Пусть это не звучит высокопарно, но, знаю, наша литература благодарит Вас - что с ней не так уж часто случается. Со мной, впрочем, тоже!
Ага, значит, «солдатки-ребятки» — Ваше соавторство? Я утешена, ибо, при всей своей дотошности к маминому, ухитрилась ей всучить коня лохматого вместо косматого в «Цыганской свадьбе»1
. Тоже хорошо. Поотчаивалась и перестала, поняв, что надо было быть<...> У портрета, конечно, надо было отретушировать волосы — какие-то досадные рога получились, тень над подбородком жестка, но всё это огрехи типа пятен на солнце. Хороша книжечка. Этим чувством я постепенно пропитываюсь, сразу не почувствовала, столько ждала, что, дождавшись, и не удивилась, и не испугалась радостно внутренне. «Обыкновенное чудо»!2
О том, что «против шерсти» - в другой раз, сейчас не хочется, да
и всё это уже в прошлом.
В Москве книжку распродали буквально в четверть часа. Лавка писателей дала заявку на две тыс<ячи>, получила пятьсот. В остальных магазинах продавали только по предварительной записи (записывали весной). 800 экз. пошло в книжный киоск, к<отор>ый будет «обслуживать» участников съезда. В «Лавке писателей» дежурили покупатели целыми днями, до закрытия магазина - «выбросят?» - «не выбросят?». А
<...> Что же до меня, то я получаю почти гагаринскую почту - уж столько оказалось у меня друзей, знакомых и даже... родственников в эти дни, что и не рассказать.