Историки железного века

Особенности якобинской диктатуры, считал Алексеев-Попов, «могут быть поняты лишь в свете характеристики, данной ей В.И. Лениным, как диктатуры низших классов, общественных низов, диктатуры “всех революционных элементов народа”[938], лишь руководимой в политическом отношении революционной “якобинской” буржуазией (курсив мой. – А.Г.)»[939]. Он признавал, что якобинцы были подлинными революционными демократами, искренними в своей ориентации на поддержку масс; но, вместе с тем, утверждал В.С., этот революционный демократизм не был их исходной чертой, они смогли глубже осознать общие задачи революции и потребности текущего момента под давлением масс, которые своими активными и насильственными действиями «перевоспитали» якобинских лидеров[940].

В качестве основополагающей для понимания природы диктатуры выдвигалась – и в этом выражалось новаторство В.С. – идея гегемонии социальных низов, а в понимании самой гегемонии первостепенное значение придавалось духовному состоянию общества: распространение коллективистской морали, принципов гражданственности (civisme), подъем патриотических чувств, сливавшихся с идеалами социальной справедливости. Это и означало, в представлении В.С., «духовную гегемонию плебса».

Алексеев-Попов уже в 1957 г. был настолько убежден в правоте своей точки зрения, что упрекал старшего коллегу, дружбу которого он хотел снискать, в том, что в монографии Захера нет категории «гегемонии низов»[941]. Обычно само понятие связывают с Антонио Грамши. Я не помню упоминания В.С. этого имени, да и ссылок на него в работе Алексеева-Попова нет. Объяснение может быть двояким. Во-первых, хотя лидера итальянских коммунистов с конца 1950-х годов в СССР начали «дозированно» публиковать, к его взглядам по-прежнему относились настороженно. Во-вторых, можно предположить параллельный ход мысли, ведь Грамши пришел к «гегемонии», отправляясь от того же источника, что и Алексеев-Попов – от ленинской концепции революционно-демократической диктатуры.

Разумеется, в условиях идеологического режима для всякого новаторства требовалось прикрытие классиками марксизма. Однако, считаю, В.Г. Ревуненков несправедливо отнес «Проблемы истории якобинской диктатуры в свете трудов В.И. Ленина» к классическому для советской историографии «цитатному» методу[942]. Формирование «метода» явилось следствием утверждения культуры партийности[943], породившего в 30-х годах многочисленные публикации на тему «классики марксизма-ленинизма о Французской буржуазной революции», и эти творения по преимуществу представляли набор наиболее актуальных в тогдашней политической обстановке цитат о необходимости диктатуры и пользе террора.

Принципиальным отличием работы Алексеева-Попова на этом сером фоне было обстоятельное изучение источников и обширной литературы, а глубокое выявление ленинского подхода посредством текстологического анализа его работ с учетом идейно-теоретического контекста дискуссий в РСДРП (Плеханов, Мартынов и другие оппоненты Ленина) позволило отойти от буквального цитирования в сторону, можно сказать, «нового прочтения» классики.

Принципиально важно, что от «экзегетики» Вадим Сергеевич переходил к социологии. Обосновывая идею «гегемонии низов», он углублялся в социальную структуру Парижа, обозначая место в ней тех самых социальных «низов»[944]. Совершенно новой в послевоенной советской историографии была трактовка учреждения Республики (1792) как этапа «становления» революционной диктатуры.

Идеи демократии «снизу» и «гегемонии низов» не получили широкой поддержки в советской историографии якобинской диктатуры. Этому воспрепятствовало в первую очередь привычное (особенно для советского человека) отождествление категорий «диктатура» и «власть», из-за которого якобинская диктатура означала просто «власть якобинцев» как некоей, по подобию большевиков, «партии» или, еще замечательней – как «власть Робеспьера».

Более того, идеи В.С. были скомпрометированы начавшейся в период идеологической реакции 1970-х годов «деякобинизаци-ей»[945]. Разоблачение диктатуры и террора переместилось со ставшей запретной темы «культа личности Сталина» на якобинцев и Робеспьера, придав якобинскому правлению сугубо одиозный аспект. Ярким образцом такого смещения оказалась упомянутая книга Ревуненкова.