Историки железного века

Молодые историки, ученики Адо пошли дальше. Раскрывая составляющие исторического «перехода», Пименова предложила избегать привязки Старого порядка к формационному определению: «экономика была многоукладной», в государстве и обществе «сложное переплетение разнородных элементов». Да, «сохранялись комплекс феодальных повинностей, сословное неравенство, провинциальный партикуляризм, цеховые регламенты и другие феодальные по происхождению элементы, главным образом государственно-правовой системы». Но, задавалась вопросами молодой историк, были ли они «определяющими, ключевыми» и «не изменилось ли их содержание с течением времени»?

«На современном уровне знаний, – заключала Пименова, – у нас нет оснований характеризовать систему общественных отношений предреволюционной Франции в целом как феодальный строй… Лучше пользоваться… термином Старый порядок». Благодаря своей неопределенности (формационной) он «не навязывает… готовой концепции, под которую пришлось бы подгонять факты». В то же время – и это было особенно перспективно – Пименова обращала внимание на многоуровневое содержание процессов, сопровождавших стадиальный переход: «конец биолого-демографического Старого порядка в XVIII веке, свержение государственно-правового Старого порядка в ходе Французской революции, уничтожение социально-экономического Старого порядка в ходе начавшейся в XIX веке промышленной революции»[1201].

Об относительной автономности процессов, происходивших в различных сферах общественной жизни, и несводимости их к экономической первопричине говорили различные участники «круглого стола». Социальное, в глазах выступавших, уже не требовало обязательного экономического дополнения по образу классического бинома советской историографии (пресловутой «соцэйки»), намечались подходы и «от культуры», и «от политики», и «от экономики».

Универсализация законов классовой борьбы и абсолютизация самого явления приводили к тому, что эти законы навязывались тем сферам, где они заведомо не действовали. «Пасынком нашей исторической науки, – говорил А.В. Ревякин, – стала экономическая история, где традиционное для классового подхода деление на “наших” и “врагов” оказалось не особенно плодотворным». Взаимоотношения между такими категориями, как «производитель» и «потребитель», «спрос» и «предложение», «строятся по иным законам, пренебрегая которыми, в экономической истории ничего не поймешь»[1202].

Эмансипация от классово-формационной схемы позволила Ревякину внести свой вклад в полемику о роли революции в экономическом развитии Франции. К идеологическим спорам, плодотворной либо бесплодной и даже вредной была она в экономической сфере, Ревякин предложил корректную поправку. Он отметил, что важнейшие негативные для французской экономики явления не были обусловлены революцией как таковой, а были следствием международной ситуации (крах внешней торговли, упадок «атлантического», т. е. рассчитанного на колониальные связи сектора промышленности). И вопрос о влиянии революции в краткосрочной перспективе следует сформулировать так: «почему французская экономика сумела не только выдержать все испытания, но обернуть их себе на благо?».

Вот и оказывается, по Ревякину, что решающую роль в преодолении кризиса и последующем развертывании промышленной революции сыграл человеческий фактор – «взрыв хозяйственной инициативы», выход в предпринимательство представителей различных слоев, в том числе из низов общества, и, в конечном счете, формирование нового типа деловых людей, сменивших старую, дореволюционную буржуазию. Возможности для их выдвижения и простор для их деятельности создали, в свою очередь, революционные преобразования[1203].

Дефекты классового подхода с присущей ему универсализацией классовой борьбы обнаружились даже в той проблематике, где он, казалось, должен был действовать безупречно. Симптоматично, что культурно-историческое измерение было востребовано прежде всего в излюбленном поле советской историографии – изучении народных движений. Ученицы Адо З.А. Чеканцева и Е.О. Обичкина обратились, и это очень показательно, к разработкам французских исследователей (Ж. Николя, И.М. Берсе, М. Вовель и др.).

Вновь задумались об «автономности», по Лефевру, крестьянского движения. «Традиционная марксистская оценка его остается в силе, – заявляла Обичкина, – но две неразрывные стороны одной большой проблемы – крестьянство и французская революция – могут быть рассмотрены… с точки зрения особой крестьянской линии борьбы». Рассматривая эту линию, молодой историк доказывала «социально-психологическую» общность антифеодальных и антиреволюционных выступлений. Правда, отдавая предпочтение перед Лефевром своему учителю, она считала возможным объяснение «крестьянской линии» в целом как одного из путей «экономической модернизации» страны – «радикально-крестьянского пути» капиталистического развития[1204].