Истребитель

Все запасы злости Ладыгин потратил, еще когда ему посоветовали не обнадеживать экипажи. К тому же теперь на него смотрели люди, и надо было сохранять лицо. Дать волю отчаянию сможет у себя в каюте, да и что проку? Тут Арктика. Тут всегда был лед и в обозримые три миллиона лет будет он же. «Зимуем», – коротко бросил Ладыгин экипажу, предоставив старпому объяснить, что у «Ермака» полетел винт. Никто в первый момент ничего не понял, решили, что «зимуем» означает продолжаем ждать; но Ефремов развел руками и начал разъяснять ситуацию. Ни один даже не вскрикнул, все были вымотаны до полного безразличия к собственной участи.

Ладыгин упал на койку и, как ни странно, некоторое время проспал. Во сне ему пришла спасительная мысль: можно же, наверное, их всех как-то забрать на «Ермак» и на будущее лето обнаружить «Седова» воздушной разведкой? Никуда он не уплывет за это время, и не такая это ценность, есть другие ледокольные пароходы, этому уж тридцать лет скоро, и у него винт сломан… Но едва проснувшись, Ладыгин понял – всей тяжестью это на него упало: никто не даст ему бросить корабль, он сам не имеет права с него уходить, он капитан, он должен тут сдохнуть, это вопрос чести. Ничего, кого-то он передаст на «Ермак», кого-то дадут ему оттуда, плюс провиант, горючка… Переползут через эту зиму и весной уйдут. Опять же прилетят самолеты, привезут газеты… Что же за судьба, подумал Ладыгин, мне двадцать девять лет, у меня жена молодая, красивая, что же я так влип-то… А потом подумал: а вернулся бы сейчас – что бы ему сделали за поврежденный руль? Арктика – она действительно безопасней, и черт его знает, что мы тут пересиживаем… Он попросил Ефремова позвать всех в кают-компанию и сказал: товарищи, Москва приняла решение, вы знаете – какое. Кто может остаться – оставайтесь, все-таки родной корабль. У кого уважительная причина – переходите на «Ермак», я пойму. Должен сказать, что новая зимовка будет легче, дадут топлива, дадут еды. И мне кажется, товарищи, что если уж возвращаться, то возвращаться героями! Кто спорит, у всех обстоятельства, у некоторых даже институт… – Он кисло усмехнулся. – И все-таки, товарищи, тех, кто останется со мной… а мне, сами понимаете, деваться некуда… я особенно благодарю и, как говорится, чем могу.

«Ермак» вернулся через час, и капитан его Зеленцов честно сказал: хоть мы и без одного винта – там вал треснул, и винт ушел на дно, – но еще одну попытку сделать можем; только быстро, потому что два дня – и вода зарастет, уже и сегодня обещают пургу. Нет, сказал Ладыгин, передавайте нам всё, что сможете, и мы зазимуем. Спросите ваших, кто хочет остаться, и уводите «Садко» с «Кузнецкстроем». В конце концов, нам обещали прислать самолет.

7

Так образовалась уникальная команда – пятнадцать человек, которым нечего было терять. Их отбирали капитан Ладыгин, старпом Ефремов и парторг «Седова» гидрограф Латышев. Ладыгин расспросил всю команду без малейшего пристрастия – или, по крайней мере, скрывал его от себя самого: его интересовали уважительные причины для возвращения на землю. Только уважительные. К таковым относились: личная болезнь или крайний упадок сил (подтверждаемый доктором); обучение в вузе; тяжелая болезнь ближайших родственников. Но был нюанс.

Допустим, он слышал в голосе глухую безнадегу, даже если человек убедительно говорил, что уважительных причин у него нет. Возникали сомнения. Куковать во льдах с такими людьми предстояло ему, Ладыгину, и скучать со скучными не хотелось. Напротив, комсомолец Бугров, студент и художник, так подробно расписывал ему свое отставание в учебе, так страстно клялся, что мать больна и отец стареет, даже руки к груди прижимал, – видно было, что сил нет как ему хочется на землю, где иногда все-таки и травка зеленеет, и ласточка с весною. Видно было, что о любви он умалчивает, но есть и любовь. И Ладыгин не захотел его отпускать. Он даже намекнул Бугрову, что поможет вступить в партию: это будет первый прием кандидатом в непосредственной близости от полюса. Бугров подумал и сказал: но родители… После этих слов Ладыгину особенно захотелось его оставить, потому что если б Бугров сразу рявкнул: да! – тогда, конечно, неинтересно. Но Бугров настаивал, и Ладыгин дрогнул. Насчет остальных он более или менее угадал правильно, смутило его только, что к восьми седовцам Зеленцов добавил семерых совсем, кажется, зеленых: радиста с минимальным опытом, трех механиков, кока-одессита («Приезжайте в Одессу, и я покажу вам борщ!»), гидролога и электрика. «Ермак» ушел, и тут же посыпался крупный снег – под таким снегом однажды Ладыгин прощался навсегда с хорошей девушкой: ей не хотелось его отпускать, но она его не любила, и он это понимал. Он и тогда уже был такой, упертый: либо все, либо ничего.