Истребители

Ежегодно перед началом нового учебного года у нас проводились сборы, на которых командиры, возглавляющие подразделения и частя от отряда до бригады, должны были сдавать экзамены по всем основным дисциплинам: тактике воздушного боя, теории стрельбы и бомбометания, штурманскому делу, аэродинамике и материальной части самолета. Сдавать надо было только на «отлично». Тот, кто получал первоначально оценку ниже, должен был пересдавать дисциплину. Некоторым командирам приходилось делать по нескольку попыток. Конечно, они сгорали от стыда. А после сдачи на «отлично» командир получал красный флажок, который укреплялся на общей доске против его фамилии. Экзамены не были формальностью: ведь только после отличной сдачи всех дисциплин летчик допускался к командной работе. Они для многих были очень нелегким этапом. Особенно трудным был экзамен по аэродинамике, в которой требовались глубокие знания математики. Я аэродинамику любил еще со времени обучения в Ленинградской школе летчиков, занимался ею просто из пристрастия переводить некоторые понятия с обиходного летного языка на точный и лаконичный язык математических формул. П. В. Рычагов об этом моем увлечении знал, поэтому приказал принимать экзамены по аэродинамике на сборах руководящего состава.

Во время экзаменов иногда возникали непростые, я бы сказал, щекотливые ситуации. Помню, пришел сдавать предмет командир авиационной штурмовой бригады комбриг М. М. Рыженков. Он посмотрел мне спокойно в глаза и так же спокойно сказал:

— Зимин, ты ведь знаешь, что я никогда не сдам аэродинамику даже на тройку. Я ведь математики не знаю, и ты можешь просидеть со мной бесполезно хоть целый год. Давай лучше мне флажок сразу, и мы красиво разойдемся...

Попробуйте представить меня, старшего лейтенанта, перед комбригом в положении экзаменатора. Комбриг был авиатором старшего поколения. В пору его летной молодости [23] так не учили, как учили меня в тридцатые годы. И я из уважения к заслуженному и опытному командиру, конечно, выдал ему флажок, но командующему об этом все-таки доложил.

— Правильно сделал, — сказал П. В. Рычагов.

Впрочем, случай с М. М. Рыженковым был у меня единственным исключением из правил.

Когда сборы заканчивались, командиры соединений и частей принимали экзамены от летного состава.

Наиболее сложным элементом в подготовке летчика-истребителя в ту пору была воздушная стрельба. В бригаде проводились соревнования по огневой подготовке между отрядами. Летчики, занявшие первые места, отмечались приказом и награждались ценными подарками. При этом мало было поразить цель на «отлично». В расчет принималось и количество попаданий сверх необходимых для оценки «отлично». А это удавалось далеко не каждому.

Устойчиво в бригаде стрелял, пожалуй, только старший лейтенант Н. И. Бочаров. Каждый раз, когда он нажимал на гашетки, результат был ошеломляющий: пробоин в мишени сверх отличной оценки было каждый раз с лихвой. Выглядело это чистой фантастикой, и Бочаров, по натуре добродушный и нечестолюбивый, в гордом одиночестве нес бремя славы лучшего стрелка бригады. В результатах Бочарова явно был скрыт какой-то парадокс, и я пытался его понять, но долгое время никакого объяснения «чуду» не находил. И никто другой не мог ничего объяснить. Произносились дежурные слова: «Большой опыт!» — и этим как будто бы снимались все вопросы.

Опыт, как известно, вещь вполне постижимая. Тем более что Бочаров охотно выступал на научных конференциях, спокойно и уверенно говорил о своих приемах. По в этой уверенности я заметил однажды какую-то уловку, он будто заранее знал, что сколько бы он ни толковал о своих приемах стрельбы, они все равно для других будут непостижимы. «Воздушная стрельба — дело тонкое, — говорил Бочаров и добавлял со скрытой улыбкой — Вот, скажем, настроение... Если оно у меня хорошее, то к расчетному упреждению в тысячных я обычно добавляю три тысячных на рефлекс нажатия на гашетки. Если настроение плохое — то добавляю пять тысячных, так как при плохом настроении рефлекс проявляется замедленно...» И далее в таком же духе. И чем больше он говорил, тем мрачнее становились наши мысли: [24] как же это он способен улавливать какие-то там тысячные?! И мы приходили к мысли, что если не дано что природой, то не дано вообще. И что наш вечный призер — феномен.

Я сломал бы голову окончательно над этой проблемой, но однажды...