Истребление персиян

…Мы познакомились в мои четырнадцать, в компании блестящих красавиц и красавцев; стоит ли говорить, каким гадким утенком, каким отбросом общества и безнадежным парвеню я чувствовала себя среди них – свободных, легких, волшебно элегантных и словно сошедших с киноэкрана из феллиниевских фильмов, знаменитых (ну хорошо, тогда еще не всенародно) композиторов, искусствоведов, музыкантов, литераторов… Шура меня еще умудряется поддерживать комплиментами.

Общение наше началось примерно с этой репинской фотографии, на которой Шура стоит, гордо вытянув шею, а я – вжав ее в плечи. Мне пятнадцать, я вся состою из жировых клеток и комплексов, и их тем больше, что вокруг такие люди – Ахмадуллина, Десятников, Ипполитов, Гориболь, Мессерер, Напарин, Дуня Смирнова-Ипполитова…

На долгие, долгие годы несколько людей из этой компании станут мне практически семьей, камертоном, воспитателями, гувернерами – в высоком смысле этого слова. Так хотелось быть на них хоть немного похожей, тянуться до их уровня – образования, интеллекта, таланта, сарказма, точности и тонкости метафор, идеального чувства юмора. Если и есть школа жизни, то это была она.

Шура был вожаком этой стаи – все с придыханием шептали: “Шура одобрил”, “Шура уже видел”, “Шуре понравилось”, “мы с Шурой были…”.

Когда из автора и организатора публичного процесса Шура ушел в теневое литературное подполье (будучи всегда востребованным), наше общение не всегда было личным – возникали опосредованные тайные связи, внутри которых гордиться знакомством с Шурой стало синонимом качественного человеческого общения.

* * *

Одним из самых важных переживаний в моей читательской жизни стали диалоги Шуры с Григорием Дашевским о нескольких картинах Возрождения. Почитав их, можно было немало – и резонно – усомниться во всеобщей энтропии человечества.

В последние годы, благодаря настойчивости Любови Аркус, были изданы две книги Шуры, “ума холодных наблюдений и сердца горестных замет”, сложенные из его фесйбучных восклицаний и постов.

Но столько же, а ведь и много больше, могло бы быть сложено из его личной переписки со множеством людей. По крайней мере, натыкаясь порой на его комментарии, или заходя в нашу переписку, я понимаю, что мало кто с таким человеколюбием, терпением и симпатией относился к людям в наш политкорректный и рукопожатный век, когда кажется, что еще одно слово – и переходим на ножи, как в Средневековье.

Однажды Шура пришел на мой концерт – а я тогда ждала другого человека, но тот не пришел. От обиды и боли я даже не могла дышать, а Шура взял меня за руку и сказал: ну подумаешь, не пришел, сколько их еще не придет, милая, разве всех будем считать? Я ответила, что раз так, то прошу официально считать, что с этого момента я официально влюбляюсь в Шуру; он смеялся и красиво фланировал в своем черном пиджаке мимо пришедшего лишь к окончанию концерта того человека.

* * *

Мы разделяли несколько совместных страстей, но самой главной была наша общая любовь к фигурному катанию. Не было ничего интереснее, чем смотреть его с Шурой. Какие бездны смыслов, какие оценки, какие пласты мироздания он вскрывал, всего-навсего комментируя очередную произвольную Татьяны Навки или Тессы и Скотта! Если мы не могли смотреть соревнования вместе, то переписывались, ругаясь на выбор музыки, костюмы или судейство…

Всегда онлайн, всегда в прямой трансляции (даже в пять утра!), а не в записи – запись уже было не то… Однажды мы с Игорем бросили нашу шестимесячную дочь в загородном доме, в котором вырубилось отопление и свет, на няню, которая беспрерывно топила камин, – и поехали ночью в Москву к Шуре смотреть произвольную чемпионата мира, на котором решались важные для нас троих судьбы. Никогда эту ночь не забуду. В перерывах под заливку льда я сцеживалась, а Игорь с Шурой курили, и все трое орали в ажитации, и дым плавал по комнате, и под его толстым слоем становился невидимым зеленый фикус лирата, обнимавший углы в Шурином салоне.

* * *

Когда Шура затеял уже вторую версию РЖ, он написал мне одной из первых – и попросил писать колонку про жизнь и музыку: “Дорогая Полина, мы с сентября снова начинаем выпускать «Русскую жизнь». Выходить будет только в сети, зато обновляться планируем больше десяти раз в день текстами разных форматов. Один из них – колонка с описанием различных житейских обстоятельств. Там будет много масок, но одна из них – молодая интеллигентная мать, хорошо пишущая по-русски, ее быт, ее проблемы, ее отношения с домашними, ее столкновения с внешним миром, смешные и драматические. Пишется всё от «я», от Полины Осетинской. Такие зарисовки, скажем, раз в неделю или раз в две недели, как получится. Не согласитесь ли Вы такой пишущей матерью поработать? Платим мы хорошо, а компания будет лучшая в России”.

Oh yes, это безусловно была лучшая писательская компания России на тот момент. Я сначала думала, что это шутка, – но он настоял, заставил, дал мне в помощь прекраснейшего редактора Ольгу Федянину, и я потихоньку начала писать, хотя очень сомневалась в целесообразности этого.