Исцеление водой

Многие женщины, положившись на такое обещание, приезжали в этот дом, укладывались на белые простыни, закрывали окна от солнца и свежего воздуха и давали себе просто отдохнуть. Те годы, когда пациенток здесь больше не было, тянулись очень долго и уныло. В памяти до сих пор умиротворяюще звучат их тихие женские голоса; вспоминаются прохладные потоки воздуха, врывающиеся в комнату отдыха сквозь открытые окна, неуверенные шаги по деревянным половицам, сдвинутые к середине танцевального зала стулья, приготовленные, чтобы слушать какую-нибудь лекцию или наблюдать целительные процедуры. Прежде у нас ни разу не было мужчин. Мужчины не нуждались в том, что мы могли здесь предложить.

Когда я возвращаюсь на берег, то вижу, что мальчонка, стараясь не промочить ноги, внимательно шарит глазами по краю мелководья. Методично он тыкает палкой в песчаное дно, будто бы что-то ища. Запястья у него тоненькие, губы плотно поджаты. Я держусь от него на расстоянии, переворачивая ногой камешки, пока кое-что не привлекает вдруг мое внимание: гладкий зеленый драгоценный камушек или же кусочек стекла, просто помутневший от времени. Он идеально помещается мне в ладонь, и я быстро кладу его себе в карман – ибо даже тот, кто недостоин любви, чего-то да заслуживает. А еще потому, что я всегда принимаю подарки, которые мне случается где-то найти.

Чуть дальше от воды я нахожу мертвую птицу. Черные перышки отливают на солнце зеленым. Я замечаю ее из-за мух – вокруг ее тельца жужжание и мельтешение. Она лежит как раз на линии прилива, так что трудно сказать, то ли ее принесло сюда море, то ли она погибла у нас тут в небе. Некоторое время просто стою от нее подальше, наконец решаю дунуть в висящий на шее свисток. Тут же появляются мать с сестрами, высыпав из двери и устремившись ко мне по песку бело-голубыми тенями.

Я вскидываю ладони.

– Здесь мертвая птица! – кричу им. – Мертвая!

– Отойди от нее быстро! – велит мать.

Мне не требуется повторять дважды – я с готовностью пячусь назад. Широким кругом мы останавливаемся возле птицы.

– Неси соль, Лайя.

Когда я вбегаю в кухню, Ллеу стоит, опершись на столешницу из нержавейки, и горстями поедает кукурузные хлопья. Запускает руку прямо в пакет, потом полную подносит ко рту и откидывает назад голову. Про себя я делаю пометку обязательно эту упаковку выбросить.

– Что делаешь? – интересуется он с полным ртом, когда я кладу на стол сетку с рыбой и, отвернувшись, достаю из-под раковины большую завинчивающуюся стеклянную банку с солью.

Он отставляет пакет с хлопьями и очень внимательно за мною наблюдает.

– Ничего, – отвечаю я. Ему это знать не обязательно.

Мне удается спокойно удалиться из кухни, но только я избавляюсь от его пристального взгляда, как в ту же секунду припускаю бегом, так что галька вылетает из-под ног. Кожа у меня чуть ли не горит.

Мать, пока я бегала за солью, собрала выброшенные морем деревяшки, камни с берега, еще какую-то труху, и теперь вместе с Грейс и Скай они складывают все это поверх мертвой птицы. Гвил следит за их действиями с расстояния, по-прежнему держа в руке палку, но на него мы внимания не обращаем.

– Соль, – командует мама.

Я отвинчиваю крышку, чтобы она могла запустить туда ладони, и мать достает пригоршню соли. Скай уже готова расплакаться, у Грейс на лице скука. Обе тоже набирают полные ладони соли, рассыпают по будущему костерку, и я в точности повторяю то же самое. Наконец мать вынимает из кармана коробок спичек, поджигает растопку – и мы сразу отскакиваем от полыхнувшего пламени. В небо поднимается неровная струйка дыма.

– Ох, девочки мои, – полным скорби голосом произносит мать, глядя, как горят скукожившиеся водоросли и деревяшки, – это совсем не добрый знак.

Она мельком взглядывает на меня, и я чувствую горечь вины. Лимоннокислую горечь. Я понимаю, что означает этот взгляд.

У меня нет ни малейшего желания играть в «утопление», когда мужчины лежат распластавшись возле бассейна, точно неживые, а потому я ухожу к себе в комнату и плотно закрываю за собой дверь. Обойдя кровать, усаживаюсь по другую ее сторону – подальше от двери – на ковер. Никто не сможет меня там увидеть. Я вытягиваю ящичек прикроватной тумбочки и достаю оттуда острый кусок кварца, бесцветное стекло и бритвенные лезвия, которые я стащила из шкафчика ванной в спальне у матери и Кинга. Выбираю себе лезвие, хотя и опасаюсь, что без Кинга и его поездок на большую землю они скоро закончатся. В хозяйстве у нас тоже уже замечается нехватка разных вещей. Например, я стала экономить мыло, фруктовым ножом разрезая его на кубики. Вот разве что соль у нас никогда не кончится, поскольку мы добываем ее из мелких ванночек, оставляя морскую воду выпариваться под солнцем.

Сидя, я вытягиваю вперед ноги и задираю юбку выше колен. Рисунок на ковре – весь в тошнотворно сплетающихся завитках. Предполагалось, будто там изображены узоры леса.

Поначалу кожа лишь тянется за лезвием и краснеет, но не вскрывается. Следующим заходом мне удается это сделать, и на ней возникает алый бисерный след. Один сантиметр, два, три.