Исцеление водой

Когда мы с Грейс были совсем еще юными, мать считала своей обязанностью наблюдать за нами с одного из шезлонгов, держа в руке высокий стакан с водой и поддернув до середины бедер свое любимое голубое полотняное платье.

На первых порах мы с Грейс еще могли погружаться в бассейн одновременно – Кинг без труда удерживал нас обеих под водой. Уже потом, когда мы выросли побольше и ему стало труднее управляться с нашими конечностями, он изобрел эти платья с грузилами. Моя сестра всегда была миниатюрна для своего возраста, и когда мне исполнилось двенадцать, а ей четырнадцать, я ее догнала ростом, так что мы целый год были примерно одних размеров, после чего я переросла Грейс. Я хорошо помню тот золотой год – тот год, когда мы с ней были как двойняшки. Мы носили одинаковые купальники, которые мама сшила нам вручную, – красные, с бантиком на левом плече. Легкие у нас уже стали такими же емкими, как у взрослых женщин, а потому мы могли задерживать дыхание на очень долгое время. И в спасательный свисток мы умели дуть, казалось, не одну минуту.

Все чувства у меня сейчас – словно убогие, хромающие, подбитые твари. Под водой, уткнувшись в пятнистые плитки дна бассейна, я принимаюсь кричать как можно громче. Вода гасит звуки. Потом, открывая глаза, переворачиваюсь на спину и гляжу на солнце сквозь толщу воды – на этот дрожащий, светящийся шар. В подобные моменты я представляю, как буду держаться до тех пор, пока вода не заполнит легкие – причем я четко сознаю, что мне это совсем не трудно. Главная загвоздка на самом деле в том, как и почему мы вообще до сих пор живы.

В груди начинает болеть, но я все равно остаюсь под водой, пока перед глазами не начинают бегать искры, и лишь тогда резко прорываюсь к поверхности. Выхожу из воды, бессильно бухаюсь на шезлонг и жду, когда во мне осядут всколыхнувшиеся чувства. И мою душу затопляет чувством великой благодарности.

Отчасти потому наш прежний мир представляется столь ужасным, столь склонным к саморазрушению, что люди подчас совершенно не готовы к проявлениям энергии личности, часто именуемым чувствами. Мать рассказывала нам об этих видах внутренней энергии. Особенно опасных для женщин, поскольку наши тела изначально куда более уязвимы, нежели у мужчин. Казалось просто чудом, что где-то еще остались такие безопасные места – вроде нашего островка, – где женщины могут оставаться здоровыми и невредимыми.

– Наша взяла! – радостно восклицал Кинг в первые дни, когда у нас только появилась эта игра в «утопление».

Изобретение новых лечебных методик всегда приводило его в состояние этакой дикой, экспансивной радости. Он задорно кружил по комнате маму, прижав ее к себе лопатками, так что ноги у нее отрывались от пола.

Помнится, счастливый день был тогда! Отмечая успех, мы съели целую пачку шоколадных вафель, совсем лишь чуточку перележалых, макая их в козье молоко.

Даже сама атмосфера как будто стала тогда легче. К дому, помню, прилетели небольшие морские птицы – они кружили над садом, над бассейном, громко щебеча и перекрикиваясь друг с другом.

И все же далеко за лесом, за горизонтом по-прежнему существовал исполненный губительными ядами мир. Он просто дожидался своего часа.

Грейс, Лайя, Скай

В эти незаметно пролетающие, словно в дурмане, дни без отца мы поистине отдыхаем всем телом. Нам не надо больше дышать в специальные склянки, обхватив губами стеклянные трубочки, чтобы Кинг мог измерить уровень накопленных нами токсинов. Мама вместо этого полагается на разные косвенные свидетельства: на температуру, пульс, на бледноватую, скользкую и бугорчатую внутреннюю поверхность щек. То она выдает нам двойные порции консервов и проваренной в кастрюле морской капусты. То зажаривает на сковороде тушенку, чтобы нас провести – чтобы мы думали, будто она без нашего согласия забила Лотту, огрев ее ломом по черепу где-нибудь подальше на пляже.

– Бессердечная ты! – пронзительно вопим мы, как только выясняем, что коза на самом деле жива и невредима.

Мать частенько говорит нам, что однажды мы, вполне возможно, убьем ее во сне – если не вызовем ее смерть каким-то обходным путем, через сердечный приступ, – потому что дочери якобы от природы запрограммированы на предательство. К этому ее утверждению мы относимся по-разному.

– Ты насколько сегодня любишь маму? – спрашиваем мы поочередно одна другую, лежа на жухлой траве в саду или закапывая на пляже друг другу ноги в песок.

Ответы обычно выдаются без малейших раздумий:

– На два процента.

Или:

– На сорок процентов.

– На сто двенадцать процентов.

Грейс

Учуяв в нас состояние раздрая, мать решает восстановить в доме прежний железный порядок. В кухне, на большой грифельной доске, приставленной к пожелтелым плиткам стены позади кухонной тумбы, она расписывает нам домашние дела. По мере выполнения заданий – делая это совсем не торопясь – мы прямо ладонями стираем слова с доски.