Исцеление водой

Некоторые более ранние методики лечения со временем впали в немилость, и одним из них был «обморочный мешок». Кинг относился к этому с презрением, считая метод сильно устаревшим. К тому же мы уже много лет назад наглухо закрыли сауну, экономя электричество, а без нее этот прием не работал. Для меня это было в некоторых отношениях очень и очень досадно. Мне доставляло удовольствие испытываемое при этом головокружение и разливающаяся по неподатливому телу дурнота, быстро превращающая его в ничто.

Из-за постоянных отключений света мы в то время очень бережно расходовали электричество. Случались эти отключения чаще всего в самый разгар лета. После захода солнца комнаты становились похожими на загадочные пещеры, там и сям подсвеченные огоньками свечей. Я думала, это как-то связано с тем, что происходит за пределами нашего тесного мира, но мама однажды призналась, что они с Кингом сами все организовали, что это была просто очередная часть их замысла, как уберечь нас от опасности.

Шиты были наши «обморочные мешки» из какой-то материи грубого плетения – явно не из кисеи, хотя и не из мешковины. В этих мешках когда-то держали муку или рис. Мама сперва их распорола, потом сшила заново, уже придав нужную форму, и на каждом спереди аккуратно написала наши имена. В дни лечения она выводила нас гуськом через заднюю дверь из кухни к старой бане-сауне на краю леса, торчащей там своими растрескавшимися досками посреди пышно цветущих сорняков. В одном исподнем мы вытягивали над собой руки и так стояли неподвижно, пока мама продевала их через отверстия в грубой ткани. Затем она быстро зашивала нас в мешки по самое горло, после чего заносила в сауну и там запирала, вручив каждой по бутылке с водой, которая очень быстро становилась теплой, как кровь.

Вскоре мешки пропитывались нашим потом – нашей собственной соленой влагой. Нам делалось дурно, и мы укладывались на скамейки вдоль стен. Я всегда первой приканчивала свою бутылку с водой, потому что обладала «слабой силой воли», как это раз за разом мрачно констатировали мама и Кинг. Когда вместе с потом из меня выходили все нехорошие чувства и эмоции, на меня снисходила невыразимая легкость. Украдкой я позволяла себе разок-другой лизнуть кожу предплечья, чувствуя даже нежелание расставаться со своими печалями.

Постепенно одна за другой мы теряли сознание. Когда мать приходила, чтобы привести нас в чувства, плеская нам на лицо холодной водой, мы все втроем неуклюже выбредали наружу, на лужайку, с лоснящимися от влаги лицами и мокрыми волосами. Мы ложились ничком на траву, и сырая грубая ткань неприятно терла вспотевшую кожу. Мать брала в руки ножницы и сверху донизу разрезала каждый мешок по швам. Когда мы наконец приходили в себя, чтобы встать на ноги, то спускали с себя жесткую холодящую материю, точно старую кожу.

Грейс, Лайя, Скай

В комнатах, где никто не обитает, некоторые кровати стоят уж очень непривычно. Жившие там женщины давным-давно уехали. Женщины, предпочитавшие спать у окна или желавшие, чтобы в их поле зрения постоянно была дверь. Женщины, которых преследовали какие-то мучительные видения и у которых ночами болело сердце и ныла душа.

Нам повезло, потому что, в отличие от них, нам был нанесен минимальный вред. Мы хорошо помним, что представляли собою эти женщины, когда только к нам приезжали. И также помним, как проявлялся на них эффект лечения. Как тела их крепли с каждым днем, пока наконец пациентки не были готовы подвергнуться главной процедуре – исцелению водой.

Единственное, что мы сейчас делаем в брошенных комнатах, – так это заботимся о собственных постелях, стаскивая с тамошних кроватей простыни и покрывала для своих нужд. Так что там, на каркасах, лежат теперь лишь голые и пухлые матрасы.

– Скучаете по женщинам? – спросила нас однажды мать.

Ей мы ответили:

– Нет.

И лишь потом, оставшись одни, признались друг другу:

– Да, пожалуй, есть немножко.

Грейс

За тот все возрастающий отрезок времени, что отделяет нас от твоей смерти, я часто вспоминаю о людях, которых с нами больше нет. Обо всех тех женщинах, что прибывали к нам чахлыми и настрадавшимися и уезжали бодрыми и исцеленными. Твое отсутствие воспринимается как нечто совершенно иное. Этакая обширная подавленность с тяжелым шоком посредине. Дом наш теперь кажется пустым, как никогда прежде.

Сколько себя помню, эти душевно надломленные, пострадавшие женщины постоянно проплывали через нашу жизнь. Они приезжали к нам с вещами, сложенными в мешки, пластиковые пакеты, в большие кожаные чемоданы, растрескавшиеся по швам. И мать встречала их лодки на пирсе, крепко привязывая швартовы к причалу.