Иствикские ведьмы

Пушистый бесформенный Тамкин стоял неподвижно, как статуэтка, на изразцах камина так близко к огню, что казалось, кончики усов подпалились. Вот очень степенно кот пригнулся к лодыжкам Джейн и, будто приняв белые спортивные носки за столбики для точки когтей, глубоко вонзил в них свои когти, в то же время его хвост задрался кверху и подрагивал, словно он мочился. Джейн взвыла от боли и носком туфли высоко подбросила кота. Тамкин закружился, как огромная снежинка, прежде чем бесшумно приземлиться на все четыре лапы недалеко от того места, где блестели кочерга с медной ручкой, щипцы и совок. Глаза обиженного кота сверкали, как медная утварь у камина, вертикальные зрачки сузились в желтой радужке, созерцая собрание.

– Они начали строить пакости, – проболталась Сьюки. – У меня чутье на обман.

– Вот как можно узнать настоящую женщину, – произнес горловым отрешенным голосом Даррил Ван Хорн. – Ей всегда кажется, что ее обманывают.

– Даррил, не будьте таким мрачным и язвительным, – сказала Александра. – Крис, как чай? Правда, хороший, как вам кажется?

– О'кей, – произнес юноша, ухмыляясь и ни на кого не глядя.

Материализовался Фидель. Его защитный пиджак казался измятым больше обычного. Может, он развлекался на кухне с Ребеккой?

– Te para las senoras у la senorita, por favor [44], – велел ему Даррил.

У Фиделя был отличный английский, и он все больше обогащался разговорными выражениями, но непременной частью взаимоотношений хозяина и слуги был испанский язык, коль скоро Ван Хорну хватало собственного словарного запаса.

– Si, senor.

– Rapidamente, – произнес Ван Хорн.

– Si, si [45].

Он ушел.

– Ну, разве не чудесно! – воскликнула Джейн Смарт, но что-то не нравилось Сьюки и огорчало ее: весь дом был похож на сценические декорации, великолепный с одной стороны, а с другой пустой и ветхий. Это была имитация какого-то другого дома, находившегося в другом месте.

Сьюки надулась:

– Я не наигралась. Даррил, пойдемте, сыграем один на один. Пока светло! Ведь вы уже одеты.

Он серьезно ответил:

– А как же юный Крис? Он вообще не играл.

– Уверена, он и не хочет, – голосом заботливой сестры воскликнула Дженнифер.

– Я паршиво играю, – согласился брат.

«Он и в самом деле туповат», – подумала Сьюки. Девочка в его возрасте была бы занятной, такой живой и восприимчивой, вбирающей впечатления; кокетничая и стараясь понравиться, она превратила бы пространство вокруг себя в свою паутину, свое гнездышко, свой театр. Сьюки была в бешенстве, она стояла, встряхивая волосами, не скрывая своего настроения, граничащего с грубостью, и она не знала, кого винить, знала только, что все запутала, приведя сюда Габриелей. Она не спала с мужчиной с тех пор, как две недели назад Клайд совершил самоубийство. Поздно ночью она вдруг начинала думать об Эде, представляла себе, что он делает в подполье с маленькой Дон Полански, этой грязнулей из низов. Даррил, обладавший интуицией и добротой, несмотря на грубые манеры, встал в своих красных штанах, облачился в пуховую лиловую жилетку и водрузил на голову оранжевую охотничью кепочку с козырьком и наушниками фирмы «Дей-Гло», которую надевал иногда шутки ради, и взял алюминиевую ракетку.

– Быстренько, один сет, – предупредил он, – до семи, если будет ничья 6:6. Если мяч превращается в жабу, вы теряете очко. Хочет кто-нибудь пойти посмотреть?

Никто не хотел, все ждали чай. Тогда вдвоем, как супружеская пара, они вышли в туманные сумерки; притихшие кусты и деревья окрасились светло-лиловым, а небо на востоке покрылось зеленой эмалью до самого горизонта, было тихо и уединенно, как на кладбище.

Игра была великолепна, неуклюжий с виду, но играющий безошибочно, Даррил извлекал из Сьюки изумительные удары. Невозможные подачи она превращала в отличные звенящие штуки, корт, разделенный на части в длину и ширину, сжался до миниатюрных размеров, благодаря ее сверхъестественной скорости и ловкости. Когда она бросалась к мячу, он зависал, как луна, тело послушно подчинялось разуму, как ей того хотелось. Она даже успешно завершила несколько ударов слева и, подавая мяч, чувствовала, что натягивается, как лук, выпускающий стрелу. Она была Дианой, Исидой, Астартой в этот серебряный миг – воплощением женской грации и силы, облаченной в одеяние рабыни. В углах серовато-коричневого купола сгущался мрак, сквозь круглые окошки наверху виднелось небо – над головой колыхалась гигантская корона из аквамаринов. Сьюки больше не видела темноволосого противника, который вдалеке, по другую сторону сетки, носился по площадке, что-то кричал, ударял ракеткой. Мяч всякий раз возвращался и резко подпрыгивал ей прямо в лицо, как хищник, возрождаясь каждый раз, отраженный крашеным асфальтом. Удар, еще удар, она все била по мячу, а мяч становился все меньше и меньше, став величиной с мячик для гольфа, с золотистую горошину, и, в конце концов, превратился в глухой отскок на дальней от сетки чернильно-темной части площадки, потом просто в едва слышимый кожаный звук. Игра окончилась.

– Это было блаженство, – заявила Сьюки тому, кто стоял по другую сторону сетки.