It's So Easy And Other Lies (ЛП)

Я увидел, как его взгляд меняется. В его глазах вместо желания помочь теперь читался скептицизм, подкреплённый годами опыта. В тон его голоса прокралось раздражение.

«Дафф, если ты ещё хоть раз выпьешь алкоголь, ты умрёшь»

Я вновь поблагодарил его. «Две недели в одиночестве в больнице сделали для меня больше, чем любой реабилитационный центр мог бы».

И я в это верил. Работа в моей голове началась как только я увидел, что моей маме в инвалидном кресле приходится ухаживать за мной, беспокоиться обо мне – бояться, что возможно ей придётся оплакивать меня. С меня хватит. Теперь, когда мне была дарована эта отсрочка, настало время всё изменить.

Когда я вернулся домой, мой золотистый ретривер Хлоя ждала меня преданно у парадной двери, как и прежде, когда я заезжал домой между этапами туров. Я привёз её с собой, когда прилетел из Лос Анджелеса, и Энди заботился о ней, пока я был в больнице. Хлоя, казалось, чувствовала, в каком шатком положении я находился, она ни на шаг от меня не отходила всё время и тыкалась в меня носом даже чаще, чем обычно.

Благодаря либриуму, мой отказ от алкоголя не был мучительным – по крайней мере, пока я был в больнице. Они неплохо меня накачали там. Отправив меня домой, они дали мне двухнедельный запас либриума. Врачебное предписание гласило, чтобы я принимал по две таблетки шесть раз в день, потом две таблетки пять раз в день, и так далее, последовательно уменьшая количество таблеток.

Это было первым испытанием. Но я сделал это. Я следовал врачебным указаниям в точности. И всё-равно меня постоянно лихорадило. В первые несколько недель меня так сильно трясло по причине отказа от алкоголя, что я боялся сесть за руль. Я был уверен, что врежусь в кого-нибудь. Я нашёл старый стальной горный велосипед в своём гараже и стал вместо этого ездить на нём.

Первое, что я сделал после больницы – это пошёл за продуктами. Для меня это оказалось в новинку – я не покупал еду уже несколько лет. И вот я, тридцатилетний мужчина, взрослый и с кредитной картой, с чековой книжкой и дебетовой картой. Я мог купить в этом магазине всё, что пожелал бы, но я не знал, с чего начать. Мне казалось, что все пялятся на меня – я был уверен, что моя дрожь пугающе заметна. К тому же прошла куча времени с тех пор как я появлялся где-либо трезвым, и я не знал как вести себя и что именно делать. Ощущение такое, словно ты под ЛСД. Свет в магазине был ослепляющее ярким, и, готов поклясться, музыка содержала скрытые послания. Я схватил молоко, соус для барбекю, сигареты и только.

Я посмотрел на девушку-кассира.

«Деньги нужно здесь отдавать, так?»

Моя рубашка пропиталась потом и у меня была полноценная паническая атака.

Она нервно кивнула, едва превозмогая отвращение, и пугливо выцепила деньги из моей руки, стараясь меня не касаться.

Я даже не думал прежде, что просто жить своей жизнью уже будет не так просто. Наверное, мне казалось, что самым большим препятствием на пути к трезвенности будет необходимость избегать бары, дилеров и тягу к употреблению. Да, всё это действительно будет испытанием, но сперва нужно понять простые вещи, типа когда идти спать и что делать со свободным временем. Как теперь говорить по телефону? Кому позвонить? Надо ли сообщать людям, что я теперь трезвенник? Может, мне просто уехать куда-нибудь и пропасть? Как люди будут смотреть на меня после такого кризиса? Что мне, блять, делать со всем этим?

Эти вопросы пульсировали у меня в мозгу пока хрупкая паутинка моей жизни дрожала. Как теперь мне играть музыку? Могу ли я делать это трезвым? Guns N’ Roses на грани и настроение внутри группы – если нас ещё таковой можно называть – изменилось. Оставалось ли там ещё хоть что-нибудь, что можно спасти, и если так, мог бы я это сделать, будучи в совершенно новом и незнакомом для меня состоянии?

Изначально я ездил на своём тяжёлом горном велике, чтобы только побороть трясучку, но вскоре я понял, что от катания мне становилось лучше. И я также заполнял этим время. В первые несколько дней я просто бесцельно ездил по округе, пока ни понимал, что прошло много времени и уже смеркалось. Не задумываясь ни о чём, вскоре я ездил уже по восемь часов в день – медленно и по равнинам, но весь день.

Каждое утро мои мышцы болели. У меня не было физических нагрузок уже несколько лет. Но боль только бодрила мой дух. Не дух, как настроение, но мою душу – моё тело было настолько разрушено злоупотреблением, что мои дух был единственным, что держало меня на плаву, всё, что у меня осталось.

После того как я около недели откатал по равнинной местности, я начал бросать себе вызовы. Сиэтл холмист и я без проблем находил для себя всё более и более крутые подъёмы, чтобы испытать свою выносливость и терпимость к боли. Всё более трудные маршруты стали для меня чем-то типа самобичевания, способом наказать себя за весь вред, что я причинил себе и окружающим. И я чувствовал, как новый вид боли, здоровой боли распространялся по тканям мышц и по каждому нейрону моего тела. Я весь горел – и мне это нравилось.