It's So Easy And Other Lies (ЛП)

Когда я наткнулся на книгу Эрнеста Хемингуэя, рассказывающей о Гражданской войне в Испании, меня осенило, что я углубился в свой первоначальный план: осилить несколько рекомендуемых книг. Для меня, книга For Whom the Bell Tolls (По ком звонит колокол) была той, которая внезапно отворила дверь в мир литературы. Описания Хемингуэя просто сносили мне чердак. Они были редкими, но великолепными. Когда он писал про голод и боль, я ощущал внезапные приступы ужаса и сожаления. И когда один из его персонажей разговаривал об алкоголизме, я раздражался: «Из всех людей, пьяница – глупейший. Вор, когда не крадет, становится таким же, как и все. Вымогатель не практикуется дома. Убийца, когда он дома, то его руки чисты. А пьяница воняет и страдает рвотой в своей собственной кровати, и растворяет свои органы в алкоголе».

Затем я перешел на The Sun Also Rises (И восходит Солнце), A Farewell to Arms (Прощай, оружие), Green Hills of Africa (Зеленые холмы Африки), и The Old Man and the Sea (Старик и море). Работы Хэмингуэя открыли для меня, что рифмы могут заставлять фразы и целые абзацы танцевать или медленно скользить. Я читал его поэмы. Читал его рассказы. Осилил две его огромных биографии, хотя считал, что одну-то прочесть – нереально.

В моём новом, трезвом и одиноком мире, напоминающем пустынный остров, я наконец-то был с чем-то связан. Если бы я еще не нашел своё место в мире, то, по крайней мере, в этих выдающихся книгах я нашел места, идеи и людей, которыми я мог заинтересоваться, презирать, возвышать. По мере того, как я двигался дальше к другим писателям, прокладывая свой путь через классическую литературу параллельно неизменному потоку нехудожественной литературы, авторы также давали мне уверенность использовать свой собственный голос, когда я говорил, и использовать гармотные выражения, вместо того чтобы повышать тон, который в действительности лишь маскировал страх - страх от того, что я не знал, как вести себя в неудобных и малопонятных ситуациях.

Пространства внутри обложек этих книг, стали моим местом уединения. Чтение и по сей день продолжает представлять приют для моих дум. В конце каждого дня, где бы я ни находился, в туре или дома с моей семьей, я всегда нахожу время ночью, чтобы побыть одному и почитать. Это стало временем для подготовки себя к будущим испытаниям. А с Guns n’ Roses 94го года испытания определенно должны были придти, причем уже довольно скоро.

Глава 39

После того как недели перед велогонкой прошли, я вылизал свой дом и купил в бакалейной лавке нормальной еды. Мне пришлось выбросить много одежды и постельного белья – моё разбитое тело оставило повсюду кровавые пятна.

Трак, мой бывший телохранитель, зашел однажды проведать меня. Я в это время занимался стиркой.

Он открыл сушилку.

«Ты ведь в курсе, что надо чистить фильтр от накопившихся ниток?» - сказал он.

Я улыбнулся. Я уже знал это, но ценил тот факт, что он старался мне помогать.

Каждый вечер я рано ложился спать и просыпался на рассвете. Я читал «Prisoners of the Japanese» Гэйвина Доуса и обдумывал свою одинокую жизнь. Хотя прошло всего лишь два месяца с тех пор, как я обосновался на этом пустынном острове, казалось, что прошла уже целая жизнь. Я впервые за длительное время был один – за исключением Хлои, бродившей возле дома – и ощущалось, что изоляция шла на пользу. Это был не тот тип изоляции, который я ощущал, когда наша группа находилась на вершине мира, и я находился под прицелом общественного мнения, задыхающийся, жаждущий глотка свежего воздуха и молящий друга поднять трубку. Пожалуйста, Мам, подними трубку – Боже, я надеюсь, ты дома. Энди, или Эдди, или Брайан, или Мэтт, или Джоан, или Клаудиа, или Кэрол, или Джон. Тот тип изоляции делал логичным то, что я отдал ключи от своего дома драгдилеру, чтобы хоть кто-нибудь находился там, когда я возвращаюсь на перерывы из тура. Тот тип изоляции заставил меня приглашать полные клубы к себе домой, во время их закрытия. Тот тип изоляции заставлял меня браться за написание прощальных записок бесчисленное множество раз, и я останавливался только потому, что я не мог так поступить со своей мамой. По крайней мере, не таким прямолинейным образом.

Нет, теперь я был одинок по собственному выбору, и я принял для себя твердое решение начать новую жизнь, которая базировалась бы на прочной основе. Я находился на неведомой территории и не имел ни малейшего понятия, как сделать то, что задумал. Я упорно тренировался, пил много воды и наблюдал за тем как спадает вес, набранный мной в пьянках. Я сбросил пятьдесят фунтов (около 25 кг) за первые три месяца после острого панкреатита. Я молился на мои тренировочные холмы и нашел глубокую веру в физических мучениях настоящего и душевных мучениях прошлого.