Итак, история… (О писательском ремесле)

В самом деле, когда человек просто уговаривает жену вернуться, читать об этом скучно. Он просит прощения, она отказывается. Максимум, узнаем, что Иванов бездушная сволочь и импотент.

Сложно представить себе такой диалог:

– Ты подавлял мое эго. Признаю, что у меня есть признаки пограничного расстройства личности, но я никогда не скрывала этого от тебя, и ты выражал готовность с этим мириться, но в реальности ты, как инфантильная незрелая личность, не смог понять моих проблем и обеспечить мне принятие, в котором я так нуждалась.

– Люда, ты напрасно называешь меня незрелой личностью, потому что я готов нести ответственность за свои поступки. Возможно, я недооценивал твои психофизиологические особенности, но я испытываю к тебе сильную привязанность, и готов внимательнее относиться к твоим потребностям.

Ну и далее в таком духе в режиме нон-стоп психоанализа.

Если Иванов с Людой – придурки, которые сознательно закидывают мусором рефлексии живые ростки настоящих чувств, чтобы защититься от душевной боли, то такой диалог может у них состояться. И нас заинтересует подобный разговор – поймут ли они, что не обязательно анализировать каждую секунду своей жизни, или так и будут ходить вокруг да около?

Но если Иванов и Люда нормальные люди, то диалог будет примерно таким: «Люда, вернись! – Нет! – Я тебя люблю! – А я тебя нет, ты меня достал! – Вернись, я все исправлю! – Нет, Иванов, я тебе не верю! – Пожалуйста, Люда! – нет, я не люблю тебя и не хочу больше с тобой жить!»

Все. В сущности, аргументы исчерпаны, Иванову ничего не остается, как зайти на второй круг и долдонить о своей любви, пока Люда не попросит маму выкинуть его вон.

Люда может выдержать сколько угодно подходов мужа, но читателю достаточно одного. Если Иванов не придумает чего-нибудь оригинального, то его дальнейшая настойчивость будет прекрасно передана с помощью авторского текста.

Но если мы вспомним про ключи, задача упрощается.

Вместо однообразных повторений «Люда, вернись!» Иванов может сказать что-то такое:

– Ну хоть не увози все вещи! Верни мне хотя бы те, которые не носишь каждый день!

– Иванов, ты больной?

– Нет! Я буду их видеть, и надеяться, что ты вернешься.

– А без вещей ты не можешь надеяться?

– Нет. Пустые полки в шкафу наводят такую тоску, что хочется повеситься!

– Ой, я тебя умоляю! Лично я десять лет сидела в пустой квартире, пока ты шарахался черт знает где, и выжила, а ты стремаешься каких-то полок!

– Люда, я работал! Старался, чтобы мы с тобой ни в чем не нуждались!

– Но мы нуждались!

– Верни хоть тот шелковый костюм, который тебе мал!

– Он просто сидит не так хорошо, как раньше.

– Ну вот и верни.

– Еще чего! Мне теперь не надо кормить мужика, так что я смогу заняться собой, быстро похудею и буду его носить.

Он не может сказать Люде, что ему нужно, а она заинтригована странной просьбой.

Недопонимание сохраняется, и бог знает, к чему приведет.

А мы заодно подбираемся к аллегории: выразить душевное опустошение Иванова не только с помощью абстрактных описаний его чувств, но и через конкретный образ пустого шкафа.

Приступая к диалогу, думайте не о том, что герой хочет сказать, а о чем он хочет умолчать. В чем не признается ни при каких обстоятельствах?

Например, объяснение Джейн и мистера Рочестера. Вроде бы они выяснили, что любовь их взаимна, они счастливы и откровенны друг с другом. Джейн нечего скрывать, а про жену Рочестера ни мы, ни она еще не в курсе. Влюбленные в упоении доверяются друг другу:

«– Вот моя невеста, – сказал он, опять привлекая меня к себе. – Здесь равное мне существо, здесь моя любовь. Джен, хотите быть моей женой?

Я все еще ничего не отвечала и только молча вырывалась из его объятий. Я все еще не доверяла ему.

– Ты сомневаешься во мне, Джен?

– Безусловно.

– Ты не веришь мне?

– Ни капли.

– Значит, я лгун, по-твоему? – продолжал он пылко допрашивать меня. – Маленький скептик, я найду способ убедить тебя. Разве я люблю мисс Ингрэм? Нисколько, и ты это знаешь. А она разве любит меня? Нисколько. И мне не стоило особого труда в этом убедиться: я распространил слух, что мое состояние втрое меньше предполагаемого, и после этого явился к ней, чтобы узнать, как она отнесется к этому. И она и мать обдали меня холодом. Я не хочу, я не могу жениться на мисс Ингрэм. А тебя, необыкновенное, можно сказать, неземное существо, я люблю превыше всего на свете. Тебя – бедную и незнатную, тебя – невзрачную дурнушку, – как ты себя называешь, я прошу выйти за меня замуж.

– Как? Меня? – пробормотала я, начиная верить в серьезность его слов, убежденная их искренностью и прямотою. – Меня, у которой нет ни одного друга на свете, кроме вас, если только вы мне друг; ни гроша за душой, кроме того, что вы платите мне?

– Тебя, Джен. Ты должна быть моей, всецело моей. Хочешь? Скажи да, скорей!

– Мистер Рочестер, дайте мне поглядеть вам в лицо, станьте так, чтобы на него светила луна.

– Зачем?

– Оно скажет мне правду. Повернитесь.

– Ну, вот. Вы прочтете на нем не больше, чем на исчерканной, скомканной странице. Читайте, но только скорей. Я страдаю.