Итак, вас публично опозорили. Как незнакомцы из социальных сетей превращаются в палачей

Групповое безумие. Это и есть объяснение разгулу нашего шейминга, нашей разгорающейся войне против недостатков? Такую идею высказывают социологи, когда толпа начинает становиться устрашающей. Возьмем, к примеру, беспорядки в Лондоне в 2011 году. Люди ожесточились после того, как полицейские застрелили жителя Тоттенхема Марка Даггана. За случившимся последовали протесты, превратившиеся в пятидневную череду погромов и лутинга[26]. Протестующие дошли до Камден-тауна, находящегося в миле от моего дома, громя закусочные и магазины «Джей-Би Спортс», «Диксонс» и «Водафон». Затем они оказались в Кентиш-таун, в полумиле от нас, у подножия холма. Мы лихорадочно закрылись на все замки и в ужасе следили за новостями по телевизору. Толпа становилась «зараженной» – так считал доктор Гэри Слуткин из Всемирной организации здравоохранения, процитированный в «Обзервере», – неким «вирусом, который поражает разум и вызывает коллективное, мотивированное групповым решением насилие». Словно в каком-то фильме про зомби. В свою очередь, в «Гардиан» Джек Левин – профессор социологии и криминологии в Северо-Восточном университете Бостона – назвал протесты «грубой версией мексиканской волны[27]… Люди заражены эмоциональной инфекцией. Это особенность любого бунта… Люди собираются в группы и совершают такие жестокие поступки, о которых даже не задумались бы по отдельности».

К счастью, в тот вечер у подножия нашего холма бунт сошел на нет. Что, если задуматься над этим сейчас, уже не звучит так уж похоже на грубую версию мексиканской волны. Если бы протестующие и впрямь потеряли рассудок из-за жуткого вируса, они бы продолжили восхождение на холм. Этот холм, Хайгейт Вест Хилл, очень крутой – один из самых крутых в Лондоне. Думаю, протестующие приняли чрезвычайно разумное решение, не став взбираться на него.

Оказывается, что концепт «группового безумия» был выведен в XIX веке французским доктором по имени Гюстав Лебон. Его идея заключалась в том, что люди совершенно теряют контроль над своим поведением, становясь частью толпы. Свобода воли куда-то испаряется. Ее место занимает заразительное безумие, полное отсутствие сдержанности. Мы не можем остановиться. Так что бунтуем – или с ликованием свергаем Жюстин Сакко.

Узнать подробнее о Гюставе Лебоне было не так уж и легко. При том, что он вывел сохраняющую такую актуальность теорию, о нем практически никто не писал. Лишь один человек предпринял попытку сложить обрывки его жизни в единую историю – Боб Най, профессор европейской интеллектуальной истории в Орегонском университете.

– Лебон был родом из провинциального городка на западе Франции, – сказал он мне в телефонном разговоре. – Но решил, что хочет учиться в медицинской школе в Париже…

Франция того времени настолько настороженно относилась к толпам, что в 1853 году, когда Лебону было двенадцать, Наполеон III поручил парижскому градостроителю Жоржу Эжену Осману перестроить извилистые средневековые улочки в длинные, широкие бульвары – урбанистическое проектирование в качестве контроля над потоками людей. Это не сработало. В 1871 году парижские рабочие взбунтовались, протестуя против условий труда. Они брали в заложники местных чиновников и полицейских, которых казнили без суда и следствия. Правительство бежало в Версаль.

Лебон симпатизировал правящей элите (которую, в свою очередь, он сам ни чуточки не интересовал – на тот момент он зарабатывал на жизнь, работая водителем на «Скорой»). Так что он испытал огромное облегчение, когда через два месяца после начала революции французская армия пошла на штурм коммуны и убила около 25 тысяч повстанцев.

Восстание травмировало Лебона. И под его влиянием он пустился в свой интеллектуальный квест. Мог ли он доказать научно, что массовые революционные движения были лишь сумасшествием? И если так, мог ли он придумать, каким способом элита способна извлечь пользу от управления этим безумием? Такая теория могла стать его пропуском в высший свет парижского общества – потому что именно подобные тезисы элита и хотела слышать.

Он начал с того, что несколько лет провел за изучением огромной коллекции человеческих черепов, принадлежащей Парижскому антропологическому обществу. Он пытался продемонстрировать, что мозг аристократа и бизнесмена больше, чем любого другого человека, и он с меньшей вероятностью поддастся повальной истерии.

– Он брал череп и наполнял его картечью, – объяснил мне Боб Най. – А потом пересчитывал дробь, чтобы определить объем.