Итак, вас публично опозорили. Как незнакомцы из социальных сетей превращаются в палачей

Положив трубку, я подумал, что Дейв только что рассказал мне потрясающую вещь – это могло изменить саму природу того, в каком ключе преподается сегодня психология зла. Возможно, он только что опроверг результаты знаменитого Стэнфордского тюремного эксперимента. Так что я переслал транскрипт нашего интервью двум психологам, специализирующимся на поведении толпы, – Стиву Райхеру и Алексу Хасламу. Оба они – профессора социальной психологии: Райхер – в Университете Сент-Эндрюс, Хаслам – в Университете Квинсленда. Всю свою карьеру они посвятили изучению трудов Зимбардо.

В ответных письмах оба казались абсолютно не впечатленными той частью, которая для меня выглядела потенциально сенсационной. «Фраза про “всего лишь игру” – отвлекающий маневр, – написал Хаслам, – потому что, когда ты находишься на стороне жертвы, тебе плевать, играет человек или нет».

«Подобная инсценировка не “несерьезна”, – добавил Райхер. – Даже если это всего лишь роль, возникает вопрос: а почему мы действуем именно так?»

Но, продолжили оба, разговор с Дейвом Эшельманом и правда был «захватывающим и важным», как заметил Райхер, просто по другой причине. В словах и впрямь пряталась улика, но это было то, на что я не обратил внимания.

Хаслам написал: «По-настоящему интересная строка – “На тот момент я считал, что делаю что-то хорошее”. Фраза “делаю что-то хорошее” крайне важна».

Делаю что-то хорошее. Это разительно отличалось от выводов Лебона и Зимбардо. Жестокая среда не ожесточила Дейва. Те 100 тысяч людей, обрушившихся на Жюстин Сакко, не были заражены злостью. «Вот что иронично в ситуации с людьми, которые используют эффект цепной реакции в качестве объяснения, – написал Стив Райхер. – Они видели по телевизору кадры лондонских протестов, но не вышли на улицу и не пополнили их ряды. Никогда не бывает такого, что все вдруг беспомощно вливаются в толпу. Полиция, подавляющая бунт, не присоединяется к протестующим. Заразительность, как выясняется, является проблемой для других».

Далее Райхер рассказал мне историю о том единственном разе в своей жизни, когда он пошел на теннисный матч. «Был “народный день” Уимблдона, и простолюдины наконец получили возможность попасть на корт. И мы были на корте № 1. По три стороны сидели самые обычные люди; на четвертой – члены клуба. Игра проходила довольно скучно. И люди запустили мексиканскую волну. Она прошла по всем трем “народным” трибунам, а аристократы не стали подниматься со своих мест. Никакой заразительности! Но остальная часть толпы выждала ровно тот промежуток времени, который потребовался бы, чтобы по четвертой стороне трибун прокатилась волна. Это происходило снова и снова, и каждый раз общая масса людей – полушутя – подзуживала членов клуба присоединиться. И в конце концов они это сделали, весьма смущенно. Последовавшие за этим возгласы явно были слышны издалека. Итак, с одной стороны, тут есть поверхностный повод поговорить о заразительности. На самом же деле тут кроется куда более интересная история о границах влияния, совпадающих с границами между группами, о классовости и власти… Иногда заразительность скрывает факты, а не проясняет ситуацию. Действия даже самой жестокой толпы никогда не являются просто зарождающимся взрывом. Всегда есть паттерны поведения, и они всегда отражают более широкие системы убеждений. Так что вопрос, который необходимо задать – на который нельзя ответить “заразительностью”, – это как случается такое, что люди могут собраться в группы, часто абсолютно спонтанно, часто без какого-либо лидера, и вести совместные действия идеологически понятными способами. Ответив на него, вы ступите на длинную тропу понимания человеческой социальности. Вот почему толпы – это не отклонение от нормы, а такое важное и такое захватывающее явление».

* * *

Ассистентка Филипа Зимбардо написала мне на почту: «К сожалению, он отклоняет все запросы на интервью до середины весны из-за плотного графика». Шел февраль. Я спросил, сможет ли она дать мне знать, если он будет задействован в каком-либо проекте по деиндивидуации. Она ответила отрицательно. «Я ежедневно получаю огромное множество подобных запросов и не могу заботиться еще и о том, чтобы не забывать оставаться на связи с отдельными личностями». Я сказал ей, что беседовал с Дейвом Эшельманом, и спросил, могу ли я хотя бы сверить полученную от него информацию с доктором Зимбардо. «Возможно, он сможет ответить на несколько коротких вопросов посредством электронной почты в середине мая», – написала она. Так что в мае я переслал ей цитаты Дейва Эшельмана. «Разве фраза “делаю что-то хорошее” не противоречит выводам доктора Зимбардо? – спросил я. – Дейва Эшельмана не заразила неблагоприятная среда. Он пытался быть полезным».