Итальянец

Когда подошло время обеда, путники остановились в довольно крупном городе; услышав, как исповедник наводит справки по поводу близлежащих монастырей, Эллена поняла, что откладывать свое ходатайство долее невозможно. Посему она тут же заговорила об ощущении одиночества и тревоги, какое ей придется испытать вдали от мест и лиц, освященных долгой привычкой и сердечной склонностью; Эллена добавила также, что знакомое окружение в особенности важно для нее теперь, когда к ней после жестоких и длительных страданий только начинают возвращаться душевные силы; для этого потребен приют не просто мирный, а родной и надежный, обрести же таковой среди посторонних людей, пока отчужденность не сменится дружеской приязнью, она не мыслит — тем более после недавних событий.

Скедони выслушал просьбу вдумчиво и со вниманием, однако мрачное выражение его лица оставляло мало надежды на сочувствие; Эллена же перешла к доводам менее важным для нее самой, но решающим для ее собеседника; человек более искушенный — или не гнушающийся хитростью, — конечно, с этих доводов бы начал. Эллена указала, что ее пребывание вблизи виллы Альтьери можно окружить такой же глубокой тайной, как если бы она находилась за сотни миль от Неаполя.

Трудно себе вообразить, чтобы человек, обладающий хладнокровием и расчетливостью Скедони, под влиянием страха утратил ясность суждений; такое могло случиться только вследствие особых, чрезвычайно веских причин. Речь Эллены открыла исповеднику глаза на обстоятельства, ранее ускользавшие от его внимания, и он в конце концов признал, что, пожалуй, безопаснее позволить ей вернуться на виллу Альтьери, — откуда она затем явится, как намеревалась ранее, в монастырь Санта делла Пьета, — чем искать для нее прибежища в иной, даже отдаленной обители, куда Скедони придется самому ее отвезти. Он еще возражал против пребывания Эллены вблизи Неаполя только потому, что маркиза могла обнаружить ее ранее, чем настанет время открыть тайну происхождения девушки; зная характер маркизы, он опасался в этом случае самых ужасных последствий.

Правда, любое из возможных решений было достаточно рискованным; между тем обитель Санта делла Пьета обладала существенным преимуществом: она была велика и прочно укреплена, а обитательницы ее во главе с настоятельницей знали Эллену с детства и, по всей видимости, желали ей добра; таким образом, этот монастырь сулил надежную защиту против насильственных действий и злобы маркизы, а от ее искусных козней не могла служить укрытием ни одна твердыня. У монахинь из Санта делла Пьета, ввиду их давнего знакомства с Элленой, не возникнет ни любопытства, ни подозрений касательно происхождения девушки, и поэтому здесь, как ни в каком ином месте, тайне Скедони не грозит разоблачение. Именно это соображение, как ни странно, и составляло для исповедника предмет первостепенного беспокойства, перед которым даже забота о безопасности Эллены отступала на второй план; поэтому Скедони и решил, что она должна вернуться в Санта делла Пьета. Девушка со слезами на глазах благодарила монаха за проявленное великодушие, нимало не подозревая о том, что решение его обосновано прежде всего себялюбивым страхом.

Последние дни поездки не были отмечены сколько-нибудь значительными событиями; Скедони редко изменял угрюмой неразговорчивости, Эллена же, беспрерывно размышлявшая о том, что было для нее единственно важно, то есть об участи Вивальди, охотно мирилась с продолжительным молчанием.

Когда они приблизились к Неаполю, Элленой овладело сильнейшее волнение, а когда над другими горными пиками вырисовался наконец Везувий, девушка представила себе всю обозримую с его вершины разнородную окрестность и заплакала. Когда же путники достигли ближайшей возвышенности и перед ними простерлась знакомая местность и бескрайний, уходивший в неведомую даль Неаполитанский залив, когда Эллена узрела выстроившиеся на горизонте горы, которые гигантским кольцом объяли родные места, где обитал — как ей хотелось верить — Вивальди, девушку охватили чувства волнующие и непреодолимые! Все здесь, казалось, говорило о доме, о Вивальди, об ушедшем счастье; так тесно переплелись в ее душе сожаления и надежды, нежная грусть воспоминаний с ожиданием будущего, что трудно было сказать, которое из этих переживаний сильнейшее.