Итальянец

— По возвращении к ступеням исповедальни незнакомец, по-видимому, набрался решимости, достаточной для того, чтобы справиться с предписанной самому себе задачей, и дрожавшим голосом поведал мне через решетку то, о чем я намерен сейчас рассказать.

Отец Ансальдо помолчал, явно взволнованный; он, казалось, призывал на помощь все мужество, необходимое для завершения начатого рассказа. В зале воцарилось безмолвное ожидание; члены трибунала попеременно взирали то на Ансальдо, то на Скедони; последний нуждался в сверхчеловеческой твердости, чтобы спокойно выдерживать суровое, пристальное к себе внимание и еще более суровые подозрения, против него направленные. Впрочем, либо неколебимое сознание невинности, либо хладнокровие чудовищного порока пришли на помощь духовнику, но лицо его не выразило волнения. Вивальди, с самого начала допроса не сводивший со Скедони глаз, начал склоняться к мнению о его непричастности к делу. Ансальдо, овладев собой, продолжил:

— «Всю жизнь, — услышал я, — я был рабом своих страстей; нередко они доводили меня до чудовищных крайностей. Некогда у меня был брат!» Тут речь его прервалась; глухие стоны, свидетельствовавшие о душевной муке, вырвались из груди, и он добавил: «У брата была жена! Выслушай меня, святой отец, и скажи, может ли такой грешник, как я, надеяться на отпущение! Она была прекрасна — я любил ее; она была добродетельна — и я пришел в отчаяние. Ты, святой отец, — продолжал он страшным голосом, — никогда не знал ярости, на какую подвигает отчаяние! Оно вытеснило из моей души все прочие страсти, заменив их собою, и я рад был освободиться от этой пытки любой ценой. Мой брат умер!» Кающийся вновь замолчал, — сказал Ансальдо. — Я трепетал, выслушивая его признания, язык мой прилип к гортани. Наконец я умолил его продолжить, и он произнес: «Брат мой умер далеко от дома». Кающийся умолк, и молчание на этот раз продолжалось так долго, что я почел уместным спросить, какая болезнь свела его в могилу. «Светой отец, я — его убийца!» — вскричал кающийся голосом, который мне никогда не забыть: он врезался мне в самое сердце.

Воспоминания, по-видимому, так взволновали Ансальдо, что некоторое время он не мог выговорить ни слова. Вивальди, слушая его, особенно внимательно смотрел на Скедони, пытаясь по воздействию на него рассказа

Ансальдо определить, виновен ли он, однако монах пребывал в прежней позе, устремив взгляд в землю.

— Продолжайте, святой отец! — вмешался инквизитор. — Что же вы ответили на это признание?

— Я безмолвствовал, — проговорил Ансальдо, — но в конце концов побудил кающегося продолжать исповедь. Тот сказал: «Я устроил так, что брат мой скончался вдали от дома; ни одно из обстоятельств не позволяло вдове заподозрить причину его смерти. Только по истечении обычного срока траура я осмелился просить ее руки, однако она не могла забыть покойного брата и ответила мне отказом. Страсть моя меж тем возросла не на шутку. Моими стараниями вдову похитили из собственного дома, и вскоре она выразила готовность обелить свою честь свершением брачного обряда. Я пожертвовал чистотой совести, но счастья не обрел: моя супруга даже не снисходила до того, чтобы скрывать свое презрение ко мне. Уязвленный, раздраженный ее холодностью, я предположил, что за ее неприязнью таится какое-то иное, более сильное чувство; и вот ревность — в довершение всех моих несчастий, — жгучая ревность довела меня до полного умоисступления!»

— Кающийся, — продолжал Ансальдо, — судя по голосу, был близок к невменяемости, и последние слова его заглушили сдавленные рыдания. Возобновив исповедь, он произнес: «Предмет для ревности скоро был мной отыскан. Среди немногих, кто навещал нас в уединении сельского дома, был дворянин, влюбленный, как мне казалось, в мою жену; мне чудилось также, что при его появлении лицо ее вспыхивало особенной радостью. Ей, по-видимому, нравилось с ним беседовать, и она оказывала ему всяческие знаки внимания. Мне представлялось подчас, будто она находила источник тайной гордости в том, что относится к нему с подчеркнутым благоволением — и каждый раз, называя его имя, бросает на меня взгляд, исполненный торжества, смешанного с глубоким пренебрежением. Возможно, я превратно истолковал ее чувства, приняв гнев за любовь; возможно, она желала всего лишь наказать меня, разжигая во мне ревность. Роковая ошибка! Она сама жестоко за нее поплатилась!»

— Постарайтесь быть более кратким, святой отец, — заметил инквизитор.

Отвесив поклон, Ансальдо продолжал: