Итальянская любовь Максима Горького

А может быть, слова Макса: «Меня скоро убьют. И ты знаешь — кто…» — пеплом стынут на моих губах и не дают покоя. Помимо любовницы и матери его ребенка, разве я не была ему другом, настоящим другом? Как и он мне. Между нами были нежность, и тепло, и доверие. Разве это не дорогого стоит? И почему я не могу отдать последнюю дань этой дружбы и тепла Максу?

Именно эта правда и не дает мне покоя. Я должна быть беспристрастной, чтобы установить истину.

Сын умер. Но разве он косвенно не виноват в смерти отца?

Хотя свою часть плана он уже выполнил — заставив отца вернуться в СССР, что и стало причиной его гибели.

А в основе всего — его чувство к Тимоше, любимой женщине, жене, которую он обожал и боготворил. Интересно, что именно это страстное, болезненное, исступленное обожание чаще всего встречается у слабых людей, для которых оно — и якорь в бушующем море житейских страстей, и единственное утешение…

…Не знаю, станет ли это мое письмо последним — что-то я себя плохо чувствую. Не хотелось бы так думать, но увы! Никто не знает — где и когда мы встретим свой смертный час.

Если подводить итог прожитой жизни — то, что можно сказать?

Моей второй родиной стала Россия, Советский Союз, и я могу здесь процитировать великого русского поэта Пушкина:

«Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана…».

И все же Пушкин сам и отвечает на этот вопрос:

«И сердце бьется в упоенье, и для него воскресли вновь и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь…».

Это и составляет саму жизнь: божество, то есть вера, слезы — наше страдание, горести и болезни. И Любовь!

«Любовь, что движет солнце и светила». Это уже мой сумрачный земляк. Данте.

Так переплелись для меня Россия и Италия — неразрывно, воедино.

Я полюбила Россию, полюбила Москву, но все же сейчас я чаще всего вспоминаю свою семью, прекрасную и нежную Флоренцию и тот миг на Капри, когда я впервые встретилась с Максом и вверила ему свою судьбу…

На земле уже нет моих родителей, Макса, моего дорогого мужа Леонида, он погиб в годы войны. Нет Екатерины Пешковой, Марии Андреевой, но жива Тимоша, и жива… Живее всех живых — Мура Будберг. Можно ли любить своих соперников? Врагов? Или перед лицом вечности сердце примиряется со многим? И уже нет в нем ненависти, остается только примирение и утешение, а в конце концов — одна любовь. Любовь, очищенная от примесей страсти, волнений, сердечных бурь. Тихая и кроткая, милосердная и согревающая.