Итальянская новелла ХХ века

Возможно, все объяснялось тем, что еще недавно она была добропорядочной женой и теперь стыдилась отдаваться за деньги, а может, они сами толком не понимали, чего ради она пошла на такое унижение (неужели этого она и хотела — стать обычной потаскухой?). Так или иначе, но с ней никогда не знаешь, как себя вести. Она обижалась из-за любого пустяка. Стоишь на тротуаре, мирно с ней разговариваешь, а сам того и жди, что она захлопнет окно перед твоим носом, хотя через две-три минуты опять его откроет, если только вы не пошлете ее ко всем чертям и не уйдете по своим делам, пожав плечами, а снова постучите в окно, свистнув тихонько. Но, если вы и попадали в дом, мало что менялось. К примеру, в конце вы никогда не знали, нужно ли ей что-нибудь дать или нет. А что сказать о долгих сентиментальных прелюдиях (с торговцами и с посредниками по продаже земли она, надо думать, была более сговорчивой), разыгрывать которые приходилось каждому феррарцу, и в особенности ее бывшим друзьям по школе? А ее безостановочная, бесконечная болтовня? Только начнет одеваться — и уже снова принимается рассказывать о себе и о Пино Барилари (она его оставила, это верно, но сначала подыскала ему няньку), о годах, прожитых вместе на втором этаже аптеки, о том, почему она вышла замуж, а затем вынуждена была с ним развестись. Она и муж, муж и она, ни о чем другом Анна не говорила. После того, как его парализовало, она, конечно, стала ему изменять то с одним, то с другим. Он был совсем ребенок, больной ребенок, — рассказывала она. Вернее, даже маленький старичок. А ей было всего двадцать с небольшим. Война с ее сумятицей, бомбежками и тревогами довершили остальное. Но она всегда его любила, — любила как младшего брата. А если изменяла ему, то делала это тайком, с тысячами предосторожностей, чтобы, не дай бог, он не узнал. Да и не очень часто.

В эти поздние часы на проспекте Рома было так пустынно и тихо, что голоса рассказывавших о недавней встрече с Анной звучали гулко, словно в зале. Кроме далеких паровозных гудков и звона, каждые пятнадцать минут роняемого курантами с башни Замка напротив, не было слышно ни звука.

Однажды ночью, в конце августа пятидесятого года (но на этот раз он говорил вполголоса, то и дело бросая взгляды вверх, точно боялся, что его подслушивают), один из клиентов Анны рассказал кое-что новое.

Незадолго перед этим он вместе с двумя друзьями зашел к Анне Барилари. В тот вечер Анна была особенно надоедливой. Наконец ему наскучило выслушивать одни и те же рассказы.

— Нечего сказать, крепко же ты любила своего мужа, — прервал он ее. — Так любила, что даже изменяла ему налево и направо. Да полно тебе, ты всегда была сумасбродкой!

Что тут началось! Прямо светопреставление!

— Подлецы! Развратники! Вон из моего дома! — завопила она.

Фурия да и только. И ее подружка из Модены тоже стала кричать, словно ее режут, а почему, один бог знает.

Но потом, когда перед ними извинились, они довольно быстро утихомирились. И вот что, почти дословно, поведала Анна:

— Пино она всегда любила, — начала она обычным, жалобным тоном, — До поры, до времени они жили душа в душу. С тех пор, как у него отнялись ноги, он проводил целые дни у окна столовой, неутомимо решая одну за другой шарады из «Недели загадок» и других подобных журнальчиков, до которых был большой охотник. Никаких серьезных дел у него не было, поэтому он вскоре так наловчился, что с удивительной легкостью расправлялся с любыми головоломками и особенно с кроссвордами и ребусами… Нередко, желая показать, как он преуспел, Пино ковылял на костылях до винтовой лестницы, ведущей из задней комнаты и, склонившись над люком, кричал: «Анна, Анна!» — да так нетерпеливо и настойчиво, что ей (иначе бы он не успокоился), приходилось бросать кассу, подыматься наверх и терпеливо ждать пока он, показав ребус, не объяснял решение. При этом глаза его сияли счастьем и гордостью. Она сама делала ему уколы, которых при его болезни часто нельзя было избежать, сама каждый вечер укладывала его в постель не позже девяти. Подумаешь, какая важность, что они спали отдельно! Разве, чтобы любить друг друга, непременно нужно спать вместе? Впрочем, он и до болезни не очень этого добивался. Так что, если подумать, он даже рад был вернуться в детскую… Право же, двое могут спать вместе и совсем друг друга не любить!

Но с ночи 15 декабря 1943 года, той страшной ночи расстрела, в их отношениях все изменилось.

Уложив его, как всегда, в постель, она вышла из дому, рассчитывая вернуться самое позднее через час (под тем предлогом, что больные нуждаются в лекарствах, она достала себе пропуск на случай комендантского часа). Но не прошло и тридцати минут, как на улицах началась сильная пальба. Пришлось ей остаться в доме того человека — зачем называть его имя! — до четырех утра.