Итальянская новелла ХХ века

— В тюрьме работала партийная школа, — ответил Баба, и мне опять показалось, что в его голосе прозвучало недоумение, — Каждый день у нас бывали занятия французским языком, историей, географией, историей партии…

Когда мы выходили из кафе, я был очень недоволен собой. Тем приятнее я был удивлен, когда, прощаясь, Баба намекнул на возможность новой встречи; мне показалось, что, говоря об этом, он обращался скорее ко мне, чем к моим коллегам.

В последующие дни мы действительно несколько раз встречались — с двумя учителями, но также и без них — и беседовали. Баба познакомил меня с другими коммунистами — с Нэлло, Момми, Пьеро.

Начали поговаривать о партизанах. Первое время я ни в чем не мог толком разобраться. В наших краях, как, впрочем, и повсюду, ходили самые противоречивые слухи. 4-ая армия, в полном составе, хорошо вооруженная и экипированная, все еще оказывает сопротивление в Альпах и в Провансе; в Северной Италии партизанские отряды блокируют спуски и долины; в окрестностях Монте Вольтрайо действуют пятьдесят тысяч партизан; в Марамме их операциями руководят английский адмирал и французский генерал. Повсюду солдаты расходятся по домам; немецкие самолеты на небольшой высоте шныряют над лесами; в Кастаньето за одного убитого немца расстреляли сто мирных жителей. Я подхватывал подобные слухи и сам помогал их распространению. Моя впечатлительная натура не давала мне спокойно поразмыслить, и я не мог более или менее трезво оценить создавшуюся обстановку. Сегодня я верил одному, завтра — другому.

Я вышел из дома вскоре после обеда. На мне был френч, когда-то принадлежавший моему старшему брату, старомодный френч с широкими отворотами, с ремнями и портупеей. Я был доволен своим видом. Прежде чем выйти, я долго стоял перед зеркалом, принимая всевозможные позы. Я оторвался от зеркала только тогда, когда его поверхность отразила пленительный образ. Образ этот все время стоял перед моими глазами, пока я шел по улице.

Я сжимал в кармане носовой платок, словно это был револьвер. Но вскоре всем моим существом завладело ни с чем не сравнимое зрелище осенней природы.

Листва деревьев была щедро раскрашена золотой, рыжей, желтой и коричневой краской. Небо казалось ясным, но холодным. Вдали дымились поля, а за ними поднималась голубоватая полоска гор.

Редкие порывы ветра разогнали туман. Я быстро спустился в долину. У дома слышались женские голоса; но я свернул на тропинку между каштанами. Я поступил так из предосторожности. Правда, подобную предосторожность оправдывало лишь то, что на мне был френч, френч, который подобало носить мужчинам, замешанным в рискованные предприятия.

В следующий раз френч дал о себе знать тогда, когда до меня донеслись легкие всплески ручья, перепрыгивающего с камня на камень. Как всегда, мне тут же представились темно-зеленые листья, растущие подле воды, и вместе с ними мерзкие скользкие твари: жабы, ящерицы, змеи. Я никогда не мог пройти эту часть пути без того, чтобы у меня не напрягались мышцы и не захватывало дыхание. Но в тот раз на мне был френч, и френч сотворил чудо: я перешел ручей легко и небрежно, почти не думая о всех этих гадах.

III

Я вышел на четырехугольную полянку и остановился взглянуть на голые стволы облетевших деревьев и густую сеть шпалер, наложенную на синеватый фон долины. Френч утратил вдруг всю свою силу; даже мысль о сигарете, которую я закурил, поднявшись наверх, не доставляла мне больше никакого удовольствия.

Перед деревенским домом сидела семья. Девочка лег десяти держала на руках сестренку; женщина что-то делала. Мужчина в эту минуту отдыхал. Я оглянулся на них два-три раза. Они не обратили на меня никакого внимания. Вся их жизнь была сосредоточена вокруг дома и работы в поле.

На склоне за усадьбой я заметил только старуху. В этом месте склоны долины были круче всего. Солнце уже совсем зашло. Старуха скрестила на груди руки, словно инстинктивно защищаясь от наступающего мрака.

В этом доме жил и умер мой дед со стороны матери. Я видел его портрет — всегда один и тот же — у всех моих многочисленных родичей. На портрете у него была седая борода, большие мешки под глазами, почти совсем лысый череп и булавка в галстуке. Сразу же было видно, что он умер много лет назад.

У моего деда было двенадцать детей. Пятеро из них умерло в раннем возрасте. Детская смертность в то время была очень велика.

Я повернулся спиной к серому покосившемуся дому и быстро поднялся в Борги. Так называется кучка домов, стоящих на дороге в Валь д’Эра.

Я направился прямо к мастерской Баба. Его мастерская помещалась в небольшой комнате, свет в которую проникал сквозь маленькое окошечко, находящееся под самым потолком. Баба предложил мне единственный стул; сам он уселся на кусок алебастра. Он всегда бывал таким сдержанным, что я никогда не знал, рад он мне или нет.

— Я не помешал тебе? Может быть, ты работал?

— Нынче праздник, — ответил Баба, — Надо бы побриться… — Он потрогал себя за подбородок. Лицо у него было покрыто алебастровой пылью. Сквозь ее белый покров чернела борода.

— Который час? — спросил я.