Итальянская новелла ХХ века

Как только стрельба стихла, она сразу помчалась домой. Стремглав неслась она по пустынному корсо Джовекка. Только на углу корсо Рома остановилась — перевести дыхание. И вот, когда она, запыхавшись от бега, стояла под портиком городского театра, ей бросились в глаза распростертые на тротуаре, прямо напротив аптеки, тела расстрелянных.

Она помнила все до мельчайших подробностей, словно это случилось только вчера. Проспект Рома, залитый ярким лунным светом; снег, прихваченный морозом, опушил все вокруг серебряной пыльцой; воздух до того чист и прозрачен, что она смогла разглядеть время: на башенных часах было ровно двадцать одна минута пятого; наконец, трупы, похожие издали на узлы с тряпьем, а между тем, это были тела, тела еще так недавно живых людей, она сразу это поняла. Не сознавая, что делает, она вышла из-под портика и направилась наискосок, прямо к ним. Она уже прошла половину пути и была метрах в пяти-шести от первой группы убитых, как вдруг ее пронзила мысль о Пино. Она обернулась. Пино был там, наверху. Едва различимой тенью неподвижно стоял он у окна столовой и смотрел на нее.

Две-три секунды они пристально глядели друг на друга. Он из темной комнаты, она с улицы. Она лихорадочно соображала: «Что мне теперь делать?»

Наконец решилась войти в дом. Подымаясь по винтовой лестнице, она мучительно думала, что же ему сказать. Надо придумать какую-нибудь правдоподобную ложь, а убедить его будет нетрудно. Ведь, в сущности, он ребенок, а она его мама.

Однако на этот раз он не позволил ей солгать. В столовой, когда она туда вошла, Пино уже не было. Он лежал в своей комнате, на постели, отвернувшись к стене и накрывшись с головой одеялом. По его ровному дыханию можно было подумать, что он спит. Конечно, ей надо было его разбудить! А что, если он в самом деле спал, и тогда, с улицы, ей все это показалось? Ведь и так могло быть.

Постояв в нерешительности, она тихонько прикрыла дверь, ушла к себе и без сил повалилась на кровать. Она надеялась, что утром, если не со слов Пино, то уж по его лицу узнает всю правду. Но он не выдал себя ни единым взглядом, ни единым словом. Ни в то утро, ни потом.

Но почему, почему он молчал? Если он не спал в ту ночь, то почему не признался в этом даже на суде? Боялся? Но кого и чего? С виду в их отношениях ничего не изменилось. Разве что, после суда, у него появилась страсть глядеть в бинокль. Теперь он целыми днями наблюдал за противоположным тротуаром, усмехаясь и что-то бормоча себе под нос. Он уже не звал ее, как прежде, наверх, чтобы похвастаться, как быстро и точно он решает кроссворды и ребусы.

Может быть, он сошел с ума? При его-то болезни и такое могло случиться. Но, посудите сами, разве можно было и дальше жить с ним под одной крышей и мало-помалу самой не обезуметь?

Карло Кассола

Баба

I

Моя мать выглянула в окно.

— Кто там?

Узнав мой голос, она вскрикнула чуть ли не в ужасе. Потом я услышал, как они переговариваются. «Это он», — говорили они.

Они вместе сошли отпереть мне входную дверь. Мать накинула на плечи платок; отец надел брюки прямо на ночную рубашку. Мы разговаривали, стоя на лестнице.

— Как жизнь? — спросил я.

— Ничего, — ответила мать. — Папа немного простудился и дня два пролежал в постели; но теперь он уже поправился.

— Пустяки, — подтвердил отец.

Я спросил, есть ли известия о сестре. Они о ней ничего не знали. Тем не менее они полагали, что она приедет к ним со дня на день. В этом снова проявился весь склад их ума: они по-прежнему ни в чем не разбирались и были благодушно-доверчивы.

— В такие времена, как сейчас, она тоже захочет укрыться здесь, — закончила мать.

— Хорошо доехал? — спросил отец.

— Вполне прилично. Поезд шел почти по расписанию. Только в Пизе простояли часа два. И народа набилось не слишком много. Я залез в вагон для скота. В нашем вагоне подобрались одни военные, бросившие свои части; большинство ехало из Франции. После Ливорно к нам подсело несколько курортников. А вы как — не собираетесь возвращаться в Рим?

— Нет, нет, — ответила мать, — подождем, пока уляжется вся эта передряга. А ты?

— Тебе лучше бы остаться у нас, — заметил отец.

— Думаю, что мне действительно придется остаться, — сказал я.

Служанка тоже встала. Улыбаясь, она протянула мне руку. Это была загорелая, ладная девушка. В вырезе ее ночной рубашки чернела выемка между грудей. Вместе с матерью она принялась допытываться, не надо ли мне чего-нибудь.

— Я мигом спущусь на кухню и разожгу плиту.

Я ответил, что поел и что мне ничего не нужно.

— Ну тогда — в постель, — заявил отец.

Мы все отправились спать.

II

На следующий день я проснулся в одиннадцать и едва поспел к обеду. После обеда я сходил в город и разыскал двух своих коллег, учителей. Я спросил у них, что они намерены предпринять. У меня возникло впечатление, что оба они совершенно растерялись. Как бы то ни было, они договорились о встрече с представителем коммунистов.