Итальянская новелла ХХ века

Баба вытащил из кармашка часы.

— Почти четыре, — ответил он.

— Ты собирался куда-нибудь?

— Не сейчас.

Я предложил ему сигарету.

— Нет, спасибо, — отказался он, — От дыма мне становится нехорошо… — Он коснулся горла. Потом опять потрогал подбородок. — Ты пришел за книгой? — спросил он меня.

В прошлый раз Баба дал мне «Коммуну», восемь речей Артуро Лабриолы и первый том «Истории французской революции» Мишле. Книги эти принадлежали не ему, они были из партийной библиотеки.

— Хочешь «Мать» Горького? — спросил он своим глухим, лишенным оттенков голосом. — У меня была еще одна работа об историческом материализме… ну, этого профессора…

— Барбагалло, — подсказал я. Баба кивнул головой:

— Я дал ее… Когда бишь? Пожалуй, три-четыре года назад Донато. Ты знаешь Донато? Того, что живет у заставы?

— Нет, — сказал я.

Баба не стал продолжать.

— Тебе понравился Лабриола?

— Да, но понимаешь… — И я пустился в рассуждения. Баба выслушал меня, не моргнув глазом. Потом заговорил сам. О марксизме. Он рассказывал о том, чему его научил в тюрьме Ликаузи. Под конец он сказал:

— Знаешь, во многом мне не под силу разобраться.

Я попробовал возражать.

— Ты что, равняешь меня с собой? — ответил он.

Неожиданно для себя я сказал:

— Я хотел бы работать с вами, Баба. За этим я и пришел к тебе, — Это вырвалось у меня как-то непроизвольно.

— Ты хотел бы работать с нами? — переспросил Баба, — Что ж, я не против. Полагаю, другие тоже возражать не станут. Но учти, интеллигент рискует большим, чем рабочий: там, где рабочий получит десять лет, интеллигенту дадут все двадцать.

Мне хотелось заметить ему, что в нынешнее время речь может идти о жизни, а не о десяти или двадцати годах тюрьму, но я не стал спорить.

— Ты мог бы заняться печатью, — продолжал Баба, — Ответственный за печать у нас… Теперь я могу тебе это открыть — Нелло. И не то, чтобы он не хотел работать, но мне кажется, что тут он не на высоте… Или вот еще дело для тебя: вместе с кем-нибудь из товарищей всесторонне изучить тот тип организации, который у нас сейчас существует. Я принял его в порядке партийной дисциплины, но не уверен, что он вполне надежен… Я принял его в порядке партийной дисциплины, — повторил он, — но мы рискуем кончить тем же, чем в тридцатом году.

Мне казалось, что Баба живет в мире абстракций. Самой насущной проблемой сейчас была организация сопротивления немцам и фашистам, партизанское движение. Но я промолчал; а немного погодя замолчал и он.

Его позвали из глубины дома.

— Ну вот, — проворчал Баба и не двинулся с места.

— Баба! — снова позвал его чей-то голос. Голос был женский.

— Сходи узнай, в чем дело.

Баба встал.

— Я сейчас же вернусь, — сказал он.

IV

Через несколько минут он вернулся. Я сразу же увидел, что он чем-то озабочен.

— Приехал один товарищ, — сообщил Баба. Он старался не смотреть на меня.

— Это товарищ из центра. Пошли со мной, — совсем неожиданно добавил он. — Ведь ты теперь тоже из наших.

Мы поднялись по лестнице и вошли в кухню. Передо мной стоял высокий мужчина в кепке. На нем была бумазейная куртка и желтые краги. Баба нас никак не представил.

Я впервые столкнулся с «товарищем из центра». Минут пять я не сводил с него глаз.

— Меня прислал Джино, — начал мужчина.

— Мы давно уж ждем его, — заметил Баба.

— Он будет в пятницу либо в субботу, — сказал мужчина. — Я мог бы приехать еще вчера. Но устал и завалился спать на сеновале. Знаешь, там внизу, не доходя до креста.

— Понятно, — заметил Баба, — На усадьбе Понтано.

— Не знаю уж, как она у вас называется.

— Давай перекусим, — предложил Баба. — А потом потолкуем.

Мужчина сел и швырнул кепку на стол. Он оказался совершенно лысым. Я заметил также, что во рту у него не хватает зубов.

Баба принес хлеб, сыр и вино.

— Хорошее вино, — сказал мужчина.

— Неплохое, — подтвердил Баба, — Может, сходим в «Головорез»? — предложил он немного спустя.

— По мне, так и здесь чудесно, — ответил мужчина.

— Пошлю-ка еще за вином, — сказал Баба.

— Не торопись, — остановил его мужчина. — Сперва допьем это.

— А ты чего не пьешь? — спросил меня Баба. — Не нравится вино?

— Я вообще не пью.

Баба посмотрел на меня с изумлением. Лучшим развлечением для него было зайти в «Головорез» и выпить с приятелями.

— Я был у Джиджи, — сказал мужчина. — На вас спущена определенная квота. Я привез пятьдесят брошюр; каждая ценою в пять лир. Я все их оставил у Джиджи. Если для вас это много, отправьте десяток в Помаранче.

Потом разговор перешел на более общие темы. Заговорили о политике. Мужчина никогда не сидел в тюрьме, но, по-видимому, был больше в курсе событий, чем Баба.

— Серрати умер в России, — заявил Баба.

— Нет, — возразил мужчина, — Менотти Серрати умер в Италии. В Пьемонте. Не то в двадцать шестом, не то в двадцать седьмом году. Он шел на встречу с кем-то, кажется, с Грамши; вдруг ему стало плохо, а потом — все хуже и хуже; ему пришлось вернуться, и он умер на какой-то ферме.

— Да, верно, — согласился Баба, — Серрати…

Я спросил у мужчины, откуда он родом.

— Из Масса Мариттима, — ответил он.

— Красный район, — заметил я.