Итальянский фашизм

«Вопрос сводится к следующему – говорил в Удине 20 сентября Муссолини: – возможно ли глубокое преобразование нашего политического режима, с тем, чтобы монархия осталась нетронутой? Можно ли обновить Италию, не ставя на карту судьбы монархии?… Идеальный политический строй можно найти только в книгах философов. Я думаю, что греческое государство погибло бы, если б вздумало применить в точности теорию Платона. Народ, благоденствующий в республике, никогда не помышляет о короне. Народ же, не привыкший к республиканским формам, всегда будет жаждать возвращения монархии… Фашизм должен обновить конституционный режим. Мыслимо ли сделать это, не затрагивая монархического строя? Фашизм не может принять на себя каких бы то ни было априорных обязательств. Республиканская традиция в фашизме объяснялась тем, что монархия в Италии не была достаточно монархичной. Я полагаю, что изменение режима может произойти, не затронув монархии, – поскольку она не будет противопоставлять себя фашизму. Сделав так, мы избегнем большого потрясения монархических традиций нашего народа. Мы, фашисты, оставим монархический режим за чертою нашей деятельности. Нам придется иметь дело с другими, более сильными врагами. Мы это сделаем еще и потому, что боимся вызвать во многих областях Италии недовольство революцией, которая бы свергла монархию. Очень многие из тех, кто сейчас недоволен монархией, на другой день после ее свержения начнут жалеть ее и по различным сентиментальным поводам ополчаться против фашизма. С моей точки зрения, у монархии, напротив, нет никаких оснований ополчаться против того, что зовется «фашистской революцией». Это не в ее интересах. Если бы она это сделала и очутилась в рядах наших врагов, – мы не могли бы пощадить или спасти ее, ибо для нас это был бы вопрос жизни и смерти… Почему мы республиканцы? В известном смысле это происходит потому, что мы видим монарха, который – недостаточно монарх! Монархия могла бы олицетворять собой историческую преемственность Нации и тем разрешить прекраснейшую, неоценимую историческую задачу. С другой стороны, нам следует избегать того, чтобы фашистская революция поставила все на карту. Твердые основы должны быть оставлены нерушимыми».

Эта филигранно выполненная, переливчатая, высоко политическая речь, где тщательно рассчитано каждое слово и взвешена каждая оговорка, где яд угроз искусно перемешан с медом лести, – имела в виду одновременно и монархических приверженцев фашизма, и республиканские его круги, и страну, и, главное, – самого короля Виктора-Эммануила. Она заверяла монархически настроенных фашистов, что фашизм ничего не имеет против монархии, а если и имеет, то только потому, что итальянская монархия недостаточно монархична (так во Франции некогда высказывались ультра-роялисты). Она напоминала фашистам-республиканцам об условности всяких политических форм и ручалась им, что если монарх станет поперек дороги фашизму, он будет беспощадно ниспровергнут. Стране она возвещала, что фашизм всеми силами стремится избегнуть излишних потрясений. И, главное, она непосредственно обращалась к монарху: признайте фашизм – и фашизм вас признает!

Эта речь достигла своей цели. В результате фашизм отрекся от своего республиканского прошлого, и вождь его вместо того, чтобы сделаться лордом-протектором, стал «великим визирем маленького короля».

14. Идейное перевооружение фашизма. Ватикан. Национализм

Интересно также проследить эволюцию отношений фашизма и Муссолини к религии католической церкви: она очень характерна, эта эволюция, очень показательна для фашизма и ее среды.

Старая фашистская гвардия, воспитанная в «левой», синдикалистской атмосфере, была, в общем, чужда религии и, в большинстве, враждебна католической церкви. Сам Муссолини в молодости, под влиянием идей Ницше, произносил антихристианские речи, называл христианскую этику «моралью рабов» и не мог ей простить, что своим разлагающим влиянием она подточила величественное здание Римской Империи. Вместе с тем, он высказывался категорически против религии вообще: «Бога не существует, – заявлял он в 1904; – в научном отношении религия – абсурд, на практике – безнравственность, в человеке – болезнь».

Так длится и дальше. В 1913 в предисловии к своей работе о Гусе он подчеркивает свое свободомыслие: «печатая это брошюру, – пишет он, – я желал бы, чтоб она пробудила в душах читателей ненависть ко всякого рода тирании, духовной или светской, теократической или якобинской». Его мысль глубочайшим образом чуждается религии и церкви. «Ватикан» в его глазах – логовище реакции и обскурантизма.