Итальянский художник

Поздно вечером они вернулись. Потеряли менестреля и одну собаку. Собака вернулась через час, а менестрель сгинул. Зато они привезли с собой Кефаратти. Они всей охотничьей ватагой впёрлись в Анкону к Кефаратти на Санта-Фелличиа делла Брандиори, устроили у Кефаратти тарарам. Привезли его в Силигату. Я был ему страшно рад, обнял его. Напрасно я обижался, они славные ребята. Азра в восторге. Уже в сумерках мы поехали к морю. Пели песни. Сидели на песке. Говорили об искусстве. Молодые люди из компании Беницетти заезжали верхом далеко в море и ныряли в воду прямо с сёдел, возвращались мокрые, валяли дурака, брызгались друг на друга, сушились у костра. Я чувствовал, что мне бы может самому никогда не пришло бы на ум устраивать такие простые праздники, мне бы отсидеться, помолчать, порисовать. Но как же хорошо! Слушать добродушную болтовню, видеть хорошие лица и капать на штаны мясным соусом.

— Наши заблуждения станут догмой, — говорил Кефаратти, раздавая ломти буженины, — мелкие нынешние тираны завтра будут объявлены столпами свободы, оракулами зари братолюбия и мудрости.

— Говори проще.

— Грушу дай.

— Да к чему ты это говоришь? Нас уже не будет.

— Вот это меня и волнует. Мы создаём новый мир.

— О, дивный новый мир.

— Миранда.

— Мы создаём новый мир, а они потом решат, что мы расшатывали устои. Их только это будет интересовать — поза сокрушителя склепов традиции. А кому она нужна?

— Поза или традиция?

— Вкусы святой инквизиции безупречны. Устои в надёжных руках.

— Да, их чёрно-белые домино очень графичны. Вообще-то, я говорил о живописи. Что будет с ней?

— Настанет эпоха манерного письма, и наша простая кровожадность сменится кровожадностью утончённой.

Настанет свет, растает лёд,
И мальчик с дудочкой придёт…

— Они убьют зрителя.

— Я тут как-то пытался одного зрителя убить.

— Ромина, сойди с моей ноги.

— Отвяжись от Ромины.

— Кефаратти, ты слишком любишь своё время. Ты темпоральный патриот, тебя не пустят в царство небесное.

— Он создаст гильдию маляров во тьме внешней.

— Если останутся люди, рисующие детей и зверей, то не всё так плохо.

— Плохо будет, когда не станет ветчины.

— Тогда я отравлюсь.

— Кстати, в лавке Чидини есть отличный яд двойного действия.

— Один выпил — двое сдохли?

— Он не действует, пока жертва, принявшая яд, не выпьет вина.

— Такой жертвы и не сыщешь.

— Не пей вина, Гертруда.

— Так помните, Бонс, я говорю вам по чистой совести: слово «ром» и слово «смерть» для вас означают одно и то же.

— Надо бы запастись ядиком. Гости придут — нечего на стол поставить.

— Меня укусил муравей.

— Мы отомстим за тебя.

— Это вы на меня пукнули?

— Нет. Это от негодования. Я выражаю протест порядку вещей.

— Создатель щас всё поправит.

— Вот всегда: влюбишься — и неудачно.

— А ты влюбись удачно.

— Не интересно.

— Тогда сядь на гвоздь. Будет ого-го!

— Ещё Кедровский говорил: шутка должна быть доступной, но не настолько.

— Ромина, сойди с моей ноги.

— Зануда.

— Испанцы звали его Каброн.

— Верьте врагам. Враги говорят о вас правду.

— Пафос ваших циничных шуток нелеп, ваша ребяческая бравада и балаганные трюки мелки и бессердечны.

— Ты несправедлив, Кефаратти. Мы избегаем простых слов доброты, боимся неярких полутонов любви…

— Вот опять он произнёс это слово.

— … Мягкости жизни не признаём не от сознания собственной грубости, а от неумения, робости перед душевной невнятицей. Брутальная доброта нам претит, а правильно мы не умеем. У нас нет другого выхода.

— Если выхода нет, оставайтесь на месте. Лучше не уметь и ошибаться, чем сводить всё до уровня Пульчинеллы и Коломбины. Вы так скупы на ласковые слова, что можно подумать, они сто́ят вам больших денег. Тем более, что соблазнительно думать, что всё хорошо, лишь бы султан Баязед не высадился у нас второй раз, и мы не разделили бы участь Константинополя. Нам не повезло с турками, потому что их можно малевать чёрной краской, как чертей в аду, не стесняться. И на фоне таких небывалых, умозрительно прекрасных в своей абсолютной демонической прелести турок, на их фоне можно не вдаваться в тонкости. Это моральная западня.

— А если альтернатива моральной западне — посадка на кол?

— Это фантазии. Мы придумываем врага и живём грубо, как будто он мешает. Мы все живём перед лицом смерти всегда. Жить надо сложно. И никто нам не обещал, что всё сложится легко, что будет логический финал.

— И его тень упала на солнце.

— Не спи!

— Бодрствование — самая активная форма сна. Как правило, бодрствование характеризуется сомнамбулическим бредом действия.

Была уже ночь. Николо Беницетти с пёстрой свитой уехал в Пезаро на праздник ля Страдоменика, чтобы купить там для Ромины каких-то расписных пезарских чашек.

Кефаратти остался у нас в Силигате. С Кефаратти можно было говорить обо всём, и мы говорили о рисовании, потому что мне всегда важно было знать, чем собственно я занимаюсь.