Итоги № 24 (2012)

— Да, его лаборатория на Николиной Горе почти сразу получила официальный статус — Физическая лаборатория Академии наук СССР. Вместе с этим и мое положение стало более определенным. Я продолжал работать с отцом, а осенью 1953 года было решено, что мне целесообразно перейти на самостоятельную работу в Институт физических проблем. Я начал заниматься разработкой ускорителя электронов — микротрона. Позднее на основе этих работ я защитил докторскую диссертацию в Объединенном институте ядерных исследований в Дубне.

— Как началась популяризация науки? Случайно или сознательно?

— Все началось случайно — с увлечения аквалангами в середине 1950-х годов в Коктебеле, куда мы с Таней ездили отдыхать. Много времени мы проводили с моим старым знакомым Аркадием Мигдалом, будущим академиком, был там и переехавший в СССР итальянский физик Бруно Понтекорво. Он привез из Италии оборудование для плавания в масках, и мы начали нырять. Это нас очень увлекло. После возвращения в Москву мы стали тренироваться в бассейне. В то время в клубах ДОСААФ создавались секции подводного плавания. Там была ужасная старая аппаратура замкнутого типа для военных целей: маска вроде газовой и химическая система очистки воздуха. Эта система по идее не должна оставлять пузырей, на самом деле пузыри появляются, и плавать в этом аппарате ужасно неудобно и опасно.

А тут на экраны вышел фильм Жака Ива Кусто «В мире безмолвия», и нам безумно захотелось плавать с аквалангом. Нам удалось узнать, что настоящий акваланг есть на киностудии в Москве. Мы его тщательно обмерили и по протекции Мигдала в лаборатории Института атомной энергии сделали два таких же аппарата. На «Победу» Мигдала приспособили компрессор, чтобы заполнять баллон сжатым воздухом, и с таким оборудованием отправились в Крым. Однажды туда приехал Игорь Тамм, великий физик, который был до этого на Памире, где искал в пещерах какие-то необыкновенные клады. Он попросил нас дать ему попробовать нырнуть с аквалангом. Мы очень беспокоились, потому что он был существенно старше нас, хотя и очень спортивный человек. Все же мы решились и отправились с ним к Карадагу. Тамм надел акваланг и сразу овладел ситуацией. Поплавав немножко, вылез на берег и начал страшно ругаться. Мы не можем понять, в чем дело. А он и говорит: «Что вы, черт вас возьми, раньше мне не сказали, как это все здорово!» Потом мы попытались запечатлеть подводные красоты. В Институте биофизики я обнаружил киноаппарат. Стоит ящик, а в нем в полном комплекте профессиональный 35-миллиметровый киноаппарат с заводной ручкой, очень простой и надежный, такими снималась кинохроника во время войны. У нас был замечательный механик Витя Суетин, и он сделал к нему герметичный бокс. Теперь для подводной съемки нам не хватало только умения снимать кино. Чтобы освоить это искусство, мы познакомились с Михаилом Калатозовым: он был тогда на вершине славы, его фильм «Летят журавли» получил приз Каннского фестиваля. Михаил Константинович пригласил нас с Мигдалом на «Мосфильм», где он в это время снимал фильм «Неотправленное письмо», и провел инструктаж. Он посоветовал сразу снимать на 35-миллиметровую пленку, хотя это в десять раз дороже, чем на 8-миллиметровую, и объяснил основные элементы ремесла. Оказалось, что правила очень простые: сценарий писать не нужно, достаточно «сценарной концепции». Звучит очень гордо, но означает всего лишь, что надо точно знать, что делаешь. Что же касается операторской работы, то главное — не вертеть камерой. Так нас научили просто менять планы. Мы все это освоили и отсняли под водой на Дальнем Востоке полторы тысячи метров пленки вполне приличного качества. Привезли все это в Москву — а это больше двух часов — и проявили в лабораториях «Мосфильма».

И тут мы допустили ошибку: все девять коробок с проявленной пленкой сразу понесли к нашим шефам — Калатозову и великому оператору Урусевскому — и вместе сели смотреть. Нам крутят наши пленки — и мы в полном ужасе: видим, что сделали все возможные ошибки, характерные для новичков. Единственное, чего нам удалось избежать, — это пленки совсем не экспонированной или экспонированной дважды, но все остальные возможные ошибки налицо. Мы были в полном расстройстве. И тут Урусевский поворачивается и говорит: «Знаешь, Мишако, пожалуй, из этого можно сделать одну часть». С помощью студии научно-популярных фильмов мы смонтировали вполне сносный фильм минут на 15, который назвали «Над нами Японское море». Закадровый текст наговорил сам Мигдал, и даже была специально написана музыка. Мы дружили с молодым композитором Николаем Сидельниковым, он и сочинил музыку, причем в додекафонической манере, которая была тогда страшным образом запрещена. К счастью, в кинематографии никто не знал, что такое додекафоническая манера, а если нас спрашивали, что это за стиль, мы отвечали, что это подражание «Коньку-Горбунку» Римского-Корсакова. Фильм был отпечатан тиражом 1000 экземпляров и вышел на экраны. Это принесло нам некоторую известность.