Юбер аллес

— Вообще-то не то и не другое, — сказала фрау Галле, немножко подумав. — Я же всё-таки люблю свою страну. Просто мне нравится слово «франк». Знаете его древнее значение? Должно быть знаете, вы же так любите всё дойчское. Frank — это «прямой», «честный», «свободный». Прежде всего — свободный... Понимаете?

— Как интересно. У меня тоже есть любимое слово. Deutlich. «Ясный» и «отчётливый».

— Вот и поговорили... — женщина повела плечами. — Но ваши идеи насчёт воспитания... Знаете, в этом что-то есть. Не то чтобы я была с ними согласна, но...

— А почему вы с ними не согласны?

— Я же вам объяснила. Это противоречит моему воспитанию и семейным традициям. Моему грунту, если говорить на вашем языке.

— И, конечно, крови тоже? Вы ведь минимум наполовину юде?

Женщина красноречиво промолчала.

— Не беспокойтесь, я не юдофоб. Кстати, по крови я не вполне дойч. Я наполовину славянин, русский. Вы, видимо, не обратили внимания на мою фамилию, когда я представлялся.

— Вы русский? Не ожидала... — видно было, что собеседница и в самом деле растерялась. — Eto est otschen' — медленно произнесла она, выуживая из памяти слова, — interesnyi.

Настала очередь удивляться Фридриху.

— Вы учили русский? Зачем?

— Ja... — журналистка, похоже, искала русское слово, и, наконец, сдалась — как будет по русски наше wollen?

Власов подумал.

— Пожалуй, никак... Wille по-русски очень похоже — «wolja». А вот wollen не переводится. Русское «hotet'» имеет другой оттенок — всего лишь абстрактное желание, не подкрепленное волей к действию. Во время Осткультуркампфа в словари ввели слово «волить», но оно, кажется, так и осталось в словарях. Можно перевести словами «stremit'sa» или «namerevat'sa»...

— Ох, я это не выговорю, — фрау оставила попытки говорить по-русски и продолжила на родном языке. — В общем, у меня были планы поработать в России, и я стала учить язык... — она хотела сказать ещё что-то, но вдруг её лицо исказилось, и она, промычав нечто вроде «ой, простите, мне нужно отойти...» побежала, держась за живот, по направлению к туалетной кабине.

Фридрих подумал, что после такой еды это неудивительно.

Тем не менее, времени терять не следовало. Он был уверен, что в отчётах Вебера Франциска Галле упоминалась — и не один раз. Следовало воспользоваться паузой в разговоре и сделать быстрый поиск по документам.

Он вытащил из-под сиденья нотицблок, быстро разблокировал его. Справочная база данных по-прежнему была загружена в режиме просмотра. Фридрих решил пока не выгружать ее и нажал кнопку переключения задач, чтобы запустить второй «Норденкоммандёр» и уже там задать параметры поиска. Однако вместо того, чтобы спокойно переключиться из текстового режима в графический, экран мигнул и окунулся в черноту, посреди которой светились несколько фраз на языке «наиболее вероятного противника», как говаривал один из офицеров в летном училище. В эту минуту Фридрих был совершенно согласен с такой формулировкой и жаждал лететь бомбить этого противника немедленно, хоть прямо на этом «Боинге».

Усилием воли он заставил себя успокоиться и нажал кнопку перезапуска. «Черный экран смерти» исчез, появилась ненавистная аляповатая заставка, затем «окна» осчастливили пользователя новостью о «некорректном завершении предыдущего сеанса» и принялись неспешно тестировать плат, возвращаясь к началу процедуры всякий раз, когда не ведавшая о происходящем программа загрузки запускала очередную задачу из стартового списка. «Это надолго,» — тяжело вздохнул Фридрих и посмотрел на часы. От Берлина до Москвы лететь всего два с половиной часа и, оказывается, за работой и разговорами основная часть этого срока уже прошла. Поработать толком все равно уже не удастся. Фрау Галле всё не возвращалась. Её сын, похоже, проснулся, но сидел тихо, как мышонок — не буйный американский, а честный серенький дойчский маус. Фридрих подумал, что день выдался суматошный и самым разумным, пожалуй, будет немного вздремнуть перед посадкой. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Kapitel 4. Вечер того же дня. Москва, аэропорт Внуково — проспект Освободителей.

Власов проснулся за четыре минуты до того, как самолёт пошёл на посадку: инстинкт, как обычно, не подвёл. Но было что-то ещё, ещё какая-то дополнительная причина проснуться именно сейчас: интуиция тихо скулила, как просящаяся на улицу собачонка. Что-то было не в порядке. Какая-то деталь реальности не вписывалась в привычную картину.

Фридрих отреагировал как положено уважающему себя профессионалу: замер, отпустил мускулы шеи, расслабил веки, и задышал медленно и громко, притворяясь спящим. Это давало две-три секунды на то, чтобы окончательно прийти в себя и оценить ситуацию.

Шум в салоне его успокоил: звуковой рисунок был совершенно нормальный. По крайней мере, можно было ручаться, что посадка проходит в штатном режиме, и никакие люди с автоматами не захватили «Боинг». Вообще, никакой непосредственной угрозы он не почувствовал. Это уже радовало. Он вдохнул поглубже и открыл глаза.