Юби: роман

Ирина слышала в молчании Григория явное сочувствие и, приободренная, вываливала на него все, что смущало ее душу, и все, что было у нее радостного и необычного, все огорчения и все открытия. Другие гости Григория тоже вываливали на него что ни попадя, но это были, как правило, беды и жалобы. Причем жалобы тусклые, будто их уже не раз перетирали в одиноких и горестных мыслях.

Всякие бывали беды и всякие жалобы. Посетительницы даже не очень заботились о связности или логике своих исповедей. Они обрушивали на Григория все, что мешало, как они полагали, их жизни. Разница между их излияниями и откровениями Ирины была лишь в том, что у Ирины все ее жизненные переживания были яркими, как в детстве, – как и у ее воспитанников. Она жила с полной отдачей и набело, но не знала об этом и печалилась, что все у нее не так, а Григория очаровывали ее яркие переживания…

Как переводные картинки из детства, когда берешь лист с блеклыми рисунками и водой (а то и слюной) переводишь эти картинки на чистую бумагу. И вдруг брызгами в глаза – яркость. Как из другого мира, потому что во всем мире за окном такие яркие краски трудно сыскать…

Вот таким было у Григория впечатление от Ирининых рассказов и даже от ее жальбы, потому что в жалобах этих и на дуновение не было какого-то осуждения в адрес других людей, самое большее – недоумение, но чаще изумление.

– Знаете, что я открыла? – безо всякого перехода от своих печалей первого любовного опыта продолжала Ирина. – Мы совсем не умнеем с годами. И ничего такого важного о жизни не знаем. А когда делаем перед детьми умное лицо и учим их жизни – нам, если по-честному, сказать им нечего, одни глупости и общие места… А дети ведь верят, что станут взрослее и что-то важное узнают, а узнают лишь про этот всеобщий обман и потом уже сами начнут его поддерживать… На самом деле, нам следует у детей поучиться, как жить…

Григорий вспомнил, как страстно он мечтал в детстве о славе, чтобы непременно помереть, спасая кого-то, а потом в благодарность тебя будут носить на руках до самой смерти.

Может, Ирина и права? Может, в таких мечтах больше главных истин о жизни, чем в его нынешних?..

– А вот что делать, когда рассказываешь им, – снова перебила себя Ирина, – а они спрашивают: «А это правда?» Это, мол, на самом деле было?.. Попробуй сказать, что не было, – потеряют всякий интерес… И что делать? Обманывать?

Григорий будто прикипел памятью к последней их встрече накануне, когда она приехала из Витебска.

– А вы видели фильм «Начало»? Я прямо себя не помнила. А потом решила, что у меня будет все так же: какой-нибудь режиссер непременно найдет меня в самодеятельности, и я стану великой актрисой… Даже в самодеятельность пошла. Но никакой режиссер не нашел, – вздохнула она. – А нашел Сашка этот, который был у меня первым… А вы фильм и вправду не смотрели?..

Ирина не ждала ответа Григория, да и никто из его гостей не ждал. Становилось легче уже от того, что они сами выговаривались до донышка.

Если бы Григорий знал, что где-то за кордонами и океанами очень похожие процедуры называются психоанализом и стоят бешеных денег, он бы, наверное, решил, что надо линять туда и этим психоанализом заработать на новое лицо. Правда, в его психоанализе были и другие особенности, у западных врачей не предусмотренные… Кроме того, как мы знаем, сеансы Григория проходили молчком – какой уж тут психоанализ, если он вообще не разговаривал с людьми?…

* * *

Пожалуй, с одним лишь Йефом года два назад Григорий смог безо всякого напряжения зацепиться в полноценную беседу – отвечал, возражал, доказывал. Йеф не уворачивал зрачок в сторону и не делал никаких специальных скидок собеседнику по причине его своеобразной внешности.

Зачастую мы склонны полагать, что если у человека неприятная или даже уродливая внешность, то он и чувствует по-другому, и думает иначе, и уж во всяком случае ему не испытать той боли и тех глубоких переживаний, которые испытываем мы.

– Книги помогают нам узнать про жизнь других людей, – ответил Йеф на давнее недоумение Григория: зачем, мол, нужны все эти книги?

– Никакие книги не научат и не передадут, как болит болючая боль, – возразил Григорий. – Боль, горе, отчаяние – все это надо испытать самому, и никакие книги этому не научат.

– Но книги откроют нам, что чужое горе не меньше нашего. Только такое знание может научить нас жить на земле, переполненной разными чужими…

Григорий нехотя соглашался.

Ему нравились их неспешные прогулки. Нравилось, как хрустко шуршали подмороженные желтые листья в корочке снежной измороси. До приезда в школу этого странного рыжего Григорий предпочитал сиднем сидеть в своей котельной, а тут (ишь ты…) стал выползать наружу…

– Зачем ты мне дал эту книгу? – шутливо (а может лишь с долей шутки?) пенял Григорий Йефу. – Мог жить себе и дальше в счастливом неведении…

– Жить, отвернувшись от правды?

– Кроме правды, все можно перенести и пережить.