Юби: роман

Еще Тимоха подарил Григорию самые моднючие солнцезащитные ненашенские очки в пол-лица. Потом эти очки спасут Григорию глаза, прикипев оправой к бровям и скулам и выдержав выгнутыми стеклами невыносимый огненный жар.

В последний день Тимоха отвез Григория куда-то почти за город и завел в самодельную церковь, прозябающую на общем негласном попечении местных верующих стариков и военнослужащих, которые по анкетам значились комсомольского вероисповедания поголовно…

Святые лики были намалеваны прямо на стенах подвала грубо, но выразительно – смотрели не менее строго, чем в особом отделе, и, так же как и там, просить о снисхождении казалось бесполезным. По всему видно, лики эти малевали комсомольцы, оформители боевых листков, набившие руку на физиономиях непримиримости.

Григорий, тем не менее, долго выбирал святого понадежнее и поприветливее, который точно уж доставит его просьбу Верховному распорядителю всей жизни.

Как показало будущее – выбрал неудачно.

Ранним утром следующего дня Григорий болтался в брюхе военного транспортника, оставляя далеко-далеко мир, наполненный прекрасными невозможностями.

Про свой непереносимый душевный груз Григорий Тимохе так и не сказал – не решился.

* * *

Григорий жил калекой задолго до того, как его покорежило огнем афганской войны. Все случилось еще в абитуриентскую пору в танковом училище. В какое-то утро его проводили в комнатку за неприметной дверью безо всяких обозначений. Кабинет оказался неожиданно просторным.

Перед внушительным письменным столом возвышался дядька в штатском, совсем и не старый, но уже заматеревший загривком и крестцом, приближаясь к земле и всему земному. Перед ним стоял никудышник из одной с Григорием казармы, и Григорию было велено встать рядом.

Глаза дядьки буквально навалились тяжестью на Григория, а потом медленно переползли на соседа.

– Так, значит, сексотить любишь? – спросил дядька, наново перевалив взгляд на Григория.

– Любит-любит, – подтвердил никудышник. – Сам говорил…

– Тебя не спрашивают, – взревел дядька. – И вообще – пшел вон! И что это мы молчим? – совсем другим, фальшивым голосом спросил он Григория. – Это ж надо такое придумать! – В голосе его слышалось возмущение, возможно, тоже фальшивое. – А вы знаете, юноша, что означает слово «сексот»? Это вам отнюдь не всякое там тыр-пыр, – шоркал дядька по ушам. – Не какие-то удовольствия взад и вперед. Это означает – секретный сотрудник, невидимый боец органов.

«Невидимый боец невидимого фронта, – мысленно каламбурил Григорий. – Призрак призрака…»

– А сколько таких бойцов сложили светлые головы, чтобы вы, юноша, могли свои тыр-пыр?.. Сколько падших товарищей, которых вы оскорбили невыносимо как?

Григорий стоял, изображая сочувствие и понимание, но в душе веселился. Напрасно веселился. Скоро к дядьке присоединились двое его коллег, и теперь они уже втроем наперебой возмущались неблагодарностью подрастающего поколения.

Сначала у Григория заболела голова, потом ему стало страшно, что эти изверги и вправду сделают с ним все, что обещают… даже если и не все, а только половину – хватит нахлебаться. Он уже представил, как его вышибают с экзаменов и отправляют служить в самую «засратую» часть Союза, а впереди его пускают слушок, что он стукач и педераст в придачу…

– И устроят тебе там такую развеселую жизнь, – грозил третий дядька. – Педерасты – это там всякому надо, – подхватывал второй. – Собственной задницей будешь – как это ты говоришь? – сексотить… – закончил угрозу самый первый, видимо, и самый главный.

Потом голова стала просто раскалываться, выдавливая глаза и тошноту. Когда за окном стали сереть сумерки, он подписал нужные им бумаги. По словам особистов выходило, что отныне и навсегда он секретный агент особого отдела по кличке Красавчик.

«А может, и не навсегда? – вяло предполагал Григорий, двигаясь в казарму. – Что-нибудь придумаю… Сорвусь…»

Он видел себя какой-то сверкающей и ловкой рыбиной, которая лихо скользит, уворачиваясь от многочисленных рыбацких приманок, а был почти дохлой рыбешкой на ржавом гебешном крючке.

* * *

Григорий не оставлял надежд вырваться на свободу. Не только мечтал, но и планировал какие-то решительные действия. Первое из таких безумств он предпринял чуть ли не сразу после вербовки.

Нагло и не смущаясь возможных свидетелей он ввалился в кабинет особиста и заявил, что решился на саморазоблачение. Именно так: он расскажет всем курсантам, как его вербовали, и объявит, что, независимо от планов особистов, он лично стучать на товарищей не будет.

– И что вы мне сделаете? – нагло улыбался Григорий. – Сейчас вы меня пугаете тем, что расскажете всем о моем стукачестве. А чем вы меня испугаете, когда я сам расскажу?

Напрасно он улыбался (а в душе так и торжествовал своим придумкам). Ему быстренько объяснили, что разглашение данных о секретном сотрудничестве с органами является, по сути, разглашением государственной тайны и наказывается в соответствии… Ну, вы поняли…

– Так вы же сами грозились, – ничего не понимал Григорий. – Грозились разгласить…