Юбка

Гитлер был вне себя, он метался по кабинету, называя все это саботажем и заговором – тут Лени стало ясно, что не все так гладко в окружении фюрера. Она и понятия тогда не имела ни о его трениях с Ремом, ни о ссоре с Геббельсом. Но отказывать ему в тот момент посчитала недостойным.

Итак, в данной ситуации Лени была просто поставлена перед фактом. И поехала в Нюрнберг, имея лишь устное распоряжение фюрера, без всякого письменного уведомления от Минпропа. Не было ни камер, ни операторов, ни пленки. Был только саботаж как со стороны штурмовиков – ярых антифеминистов, совсем не понимающих, почему этой самоуверенной дамочке поручено такое ответственное дело, так и со стороны сотрудников министерства пропаганды – те бойкотировали ее действия как могли.

Она уже собиралась разворачиваться и уезжать, но тут помог молодой парень, на вид ему не было и тридцати. Потомственный архитектор, Альберт Шпеер отвечал за подготовку места действия.

Он ее сразу узнал, без стеснения вспомнив, как студентом вырезал ее фотки из журналов и вешал на стены. Лени улыбнулась и рассказала, что тоже однажды вырезала его снимок из газеты, совсем не зная, кто он такой.

– Но почему? – удивился он.

– Просто у тебя красивая головка. А я коллекционирую фактурных людей для своих будущих фильмов, – улыбнулась Лени.

Альберт сразу дал ей совет:

– Лени, не сдавайся. Борись. Не дай себя сожрать.

И прислал оператора – молодого парня с ручной камерой. Потом нашлась пленка. Она одолжила денег у отца, и работа началась. Настоящим фильмом, правда, все это не стало, не было ни времени на подготовку, ни продуманного плана. Получилась разведка боем – ровно через год Лени снимет здесь свой киношедевр «Триумф воли».

* * *

В декабре 1933 года ей неожиданно позвонил повар Гитлера, господин Канненберг, – вот уж кого она совсем не ожидала услышать.

– Вы можете прямо сейчас приехать в рейхсканцелярию? Понимаю, что мой звонок экзотичен, тем более в столь позднее время, но фюрер очень хочет вас видеть.

Лени насторожилась.

Неделю назад к ней неожиданно пришел Рудольф Дилс, шеф Тайной государственной полиции – GESTAPO.

У него было лицо, вполне подходящее для какого-нибудь американского вестерна, он был молод, приятен собой и наверняка имел успех у женщин. Однако в известии, которое он сообщил, ничего приятного не было: ее жизнь в опасности, и, по поручению рейхсминистра Геринга, он вынужден взять Лени под защиту. Объяснил он все просто. Фюрер высоко ценит ее как художника и, поручив снимать фильм о съезде, спровоцировал настоящую бурю среди партийных функционеров, годами ожидающих подобного задания. То, что Гитлер преклоняется перед Лени, вызывает зависть и раздражение. Ходят слухи, что она его любовница, а это, в сочетании с ее умом и независимостью, крайне опасно. Есть все основания полагать, что Лени будет на него серьезно влиять.

Дилс сообщил, что недавно был подготовлен документ, который прошел все инстанции и лег на стол фюреру, – в нем утверждалось, что мать Лени – еврейка. Фюрер в ярости смахнул его со стола.

– И как долго я буду под вашим… колпаком?

– Пока мы не вычислим всех тех, кто за этим стоит, – ослепительно улыбнулся главный гестаповец.

После всего этого Лени стоило хорошенько подумать, ехать ли к Гитлеру в столь поздний час. Тем более, что ей было абсолютно неясно – ради чего такая внезапность.

Но через полчаса она уже мчалась по направлению к Вильгельмштрассе, наспех надев свою любимую юбку и простую белую блузку.

Причина оказалась проста. Гитлера сватали. В тот вечер в Берлине устраивали большой бал, организовывал его, конечно же, доктор, – туда, помимо деятелей искусств, пригласили самых красивых женщин Германии. Это был отличный способ познакомить фюрера с дамой, способной благотворно на него воздействовать. Иными словами, это был всегерманский слет невест, и Лени, конечно, туда не пригласили.

Гитлер нервничал: одно дело, когда вокруг красивые девушки, другое – когда ему пытаются кого-то навязать. В последний момент он отказался ехать на бал. Сидел в одиночестве и попросил Канненберга, который принес ему чай, связаться с Лени.

Весь этот вечер Гитлер, как заведенный, произносил перед ней монолог: о годах своей молодости, о матери, о том, как не стал художником. Он говорил о том, что хочет видеть свою страну здоровой и независимой.

У Лени не было никакой возможности его прервать. Да и не хотелось.

От съемок следующего партийного съезда отбиться не удалось. Поняла это Лени, приехав в Нюрнберг за две недели до события. Гитлер был категоричен: у него есть все основания просить у нее шесть дней для этой работы. То, что она не может отличить СС от СА, даже к лучшему, – ему нужен не скучный партийный кинодокумент, а художественное произведение. Лени догадалась: осознавая всю силу воздействия кинематографа, он просто захотел запечатлеть свой образ для потомков. И сделать это должен был тот, кому он доверял.

Видя, что ситуация безвыходная, Лени выдвинула два условия, не забыв уточнить, что работа займет не шесть дней – монтаж может продлиться и полгода.