Юбка

– Лени, меня, видимо, спас всесильный немецкий орднунг. Ночью все офисы в Берлине закрыты, и, каковы бы ни были инструкции наших гестаповских друзей, бюрократическая система Германии ни предоставила им новых указаний до самого утра.

– Ну, а дальше-то что?

– Перешел границу. Вернее, переплыл. А потом, когда и во Франции вся эта дурь началась, перебрался сюда, в Испанию. А что, мне тут нравится, после гражданской войны все успокоилось, девушки красивые… Лени, тут такое вино! Я и сам на испанца немного похож стал, правда?

– Ты похож на болтуна Эрика, которого я очень люблю…

– А вообще-то я и отсюда свалю. Какой-то Франко у них… Усы, погоны… И потом, это же страна сплошных гитаристов!

– И куда на этот раз?

– Куда-нибудь… подальше. Главное, чтобы там девушки не стервозные были!

– Не знаю, что тебе и посоветовать.

– Сам разберусь, – Эрик вдруг посерьезнел. – Лени, а останки какие-нибудь нашли? Могила-то хоть есть?

– Ничего не нашли. И был ли вообще этот самолет?

– Ну, наверняка был. Я думаю, их подняли по тревоге, сказали, что срочно ждут для чего-то там в Берлине. И, наверное, действительно посадили в самолет. А там уж…

– А как же ты? Они бы тебя сами быстрее нашли.

– Я так думаю, что Макс все просек. У него нюх звериный на все это… И они уже стали играть свою роль. Может, вообще сказали, что я в Кениг укатил, отвели беду…

Лени опять заплакала.

– Мне только до сих пор непонятно, что вообще произошло? Какой в этом смысл? Кому мы дорогу-то перешли? Бред какой-то… Или у них правая рука не знает, что делает левая?

– Думаю, что знает, – тихо сказала Лени.

– Эрик, а вы… многое успели?

– Да чего там, Лени, это ведь случилось месяца через полтора после нашей встречи. Ну, кое-что сделали.

– Как через полтора? Нам сообщили почти через год, в конце августа!

– Ну, у них там совсем, видно, ум за разум зашел… Как ты еще среди этого зверинца живешь…

– Если работаешь на ферме, запах не чувствуешь.

– Ну, ладно, давай теперь про себя.

– А что про меня? После того как я вас потеряла, у меня приступы почти каждый день.

– В смысле?

– У меня с мочевым пузырем беда. Застудилась еще на съемках у Фанка. Три дня в сугробе, мороз минус двадцать восемь, вот и привет. Но как-то это дремало, а потом – раз! Эрик, я почти инвалид.

– Нет, Лени, ты будешь жить до ста лет, помнишь, что мы тебе обещали.

– До ста одного.

– Ну вот. Так что живи. Это тебе задание. Нашла кого-нибудь себе?

– Нашла, Эрик. На свою голову.

– А что так?

– У меня всегда мужчины проходят по высшей категории… сложности.

– Ладно, брось. Твой принц еще не родился.

– Эрик, что ты мелешь? Мне уже сорок один.

– Ну, может, уже в колыбельке где лежит. – Лицо Эрика стало торжественным. – Лени! После всего, что я пережил, ты обязана мне сказать правду…

Лени засмеялась:

– Нет, Эрик, нет. Клянусь. Не спала.

– Я тут подумал, Лени… Может, лучше бы ты с ним спала… Родила бы ему ребеночка. Тогда, глядишь, и войны не было бы…

* * *

В Берлине был настоящий ужас. Каждую ночь бомбили, началась эвакуация учреждений. Лени связалась с Альбертом, он уже занимал пост министра военной промышленности. При его занятости на встречу не было почти никакой надежды. Но он приехал к ней домой, на Хайденштрассе, 30, той же ночью, сразу после бомбежки.

Увидев его, Лени не сдержалась и заплакала.

– Альберт, их убили.

– Кто? …И зачем?

– Не знаю… Я встретила Эрика в Испании. Он один сумел спастись.

И она рассказала все, что знала.

– Лени, я не хотел лишний раз будоражить твое воображение. У меня за тот год погибли при разных обстоятельствах все, кто имел отношение к проекту «Юбка».

Они долго молчали.

– Ну вот. Остались мы с тобой, – наконец сказала Лени. – Как ты думаешь, кто на том конце… рулит?

– А у тебя есть какие-нибудь сомнения?

– Но это же невозможно, Альберт. Я же его знаю. Я не раз говорила с ним, были моменты, когда он открывал мне душу!

– Я с ним вижусь почти каждый день. Вот что я тебе могу сказать. О нем нельзя судить ни по каким-либо его деяниям, ни по личному поведению – каков он с детьми, животными или среди своих любимых секретарш. Все, что касается его личности, можно объяснить только той нечеловеческой энергией, которую он концентрирует в разные моменты своей жизни на самых принципиальных вопросах, связанных с политикой, стратегией и властью. Его воззрения при этом становятся настолько убедительными, что он завоевывает сердца не только ближайших фанатичных соратников, но и всех немцев.

– Но он убил людей, которых сам и призвал! Какой в этом смысл?

– Видимо, высший, нам не ведомый. Он считает себя личностью столетий. Считает, что мы живет в редкий момент истории, и только он способен понять кризис нашего времени, который, по его мнению, является кризисом цивилизации. Чтобы этот кризис держать под контролем, нужно быть титаном, создающим такие катаклизмы и потрясения, от которых и поведет отсчет будущая историческая эпоха. Его жизнь разрывается между ненавистью и любовью – вот и весь ответ.

– Не поняла.

– Лени, ты же когда-то читала «Майн Кампф» – сама мне рассказывала про томик под подушкой у участницы гренландской киноэкспедиции.