Иуда

И вот этот казак передо мной. «Фонари» под обоими глазами, нос расквашен, глядит волком. Все бумаги, кои были при нём, тоже доставили, и вот я сижу, перечитываю оные.

— Не верю я, Данило, что полковник не велел тебе ещё что-либо на словах присовокупить, не таков Дмитро, — со старческим кряхтением я разместился в кресле поудобнее. — Скажи мне, промеж нами то останется. Скажешь — и иди куда пожелаешь, держать не стану. Даже саблю с пистолями и коня велю тебе вернуть, и виру за ущерб заплачу.

— Полковник велел тебя стеречься, — хмуро ответствовал казак. — Говорил — змей ты хитростный и ядовитый, веры тебе нет.

— А коли побожусь и крест целовать стану — поверишь?

Данило засопел разбитым носом, но смолчал. Потому я достал богатый нательный крест, осенил себя крестным знамением и произнёс:

— Пред Богом обещаюсь, что верну тебе свободу и зброю, коли ты ныне расскажешь всё, что велел тебе полковник шведам на словах передать, — и, поцеловав распятие, снова упрятал его за ворот. — Ну, теперь что скажешь?

— Пан полковник велел передать, что ты царю конечно продался, — вот что значит сила крестоцелования в этой эпохе: сразу раскололся. — Просил челом бить, чтоб скорее король сюда шёл и с тобою разобрался.

— Видать, на моё место Дмитро нацелился… Ну, ну, поглядим, кто кого… Я тебе, Данило, слово крепкое дал и его сдержу. Но и ты поклянись, что тот же час покинешь Батурин и не станешь искать встречи с Чечелем и его присными, и ни письмом, ни на словах ему ничего передавать не будешь.

— Обещаюсь, — в глазах казака промелькнула странная искорка — недоверие пополам с надеждой. — И крест поцелую, коли велишь руки развязать…

Циничный двадцать первый век во мне подсказывал, что зря я его отпускаю. Как у Леонида Соловьева было — «Милосердие и Предосторожность»? То же твердил и Мазепа. И особой набожностью я не страдал никогда. Но с казаком Данилой я был предельно честен: велел вернуть ему оружие и живой транспорт, и ещё кошелёк вручил — «за обиду». Пусть едет на все четыре стороны, лишь бы Чечелю о том ведомо не было. А с Дмитром придётся лично переведаться. Амбиции у него что надо, хвалю: плох тот полковник, который не мечтает стать гетманом. Но лично мне это сейчас ни к чему, да и Мазепе тоже.

Здесь Дацько со своей командой будет очень кстати. Чечель — боевой офицер в полном расцвете сил, а я больной старик. Уж больно силы неравны, даже если вызвать его к себе.

3

— … Оставил он у нас этот полк вместе с полковником — и что мне было делать, когда слухи пошли, а, Дмитро? — зачем применять грубую силу, когда есть красивый, убедительный голос. — Или надо было ждать, когда тот полковник меня за караул, а потом к царю отправил?

— Что ж вы меня не дождались, пане гетман? — хмуро вопрошал Чечель. — Уж я бы объяснил москалю, кто тут полковник.

— Не умеешь ты, Дмитро, ко всякой особе свой подход найти, — я покачал головой. — Гляди: я тому слово сказал, этому, и у меня кругом друзья, все мне доверяют. И царь, и король, и полковник московский. Лучшего из лучших — Пилипа — я в царскую ставку пристроил, самые верные сведения теперь оттуда имею. Один ты недоволен. Тебе что надобно — ныне саблей помахать, либо дело сделать?

— Дело, конечно, важнее, — согласился батуринский полковник.

— А коли так, то верь мне. Я знаю, как лучше то дело исправить, чтобы в должный час всё к нашей пользе обернулось.

Дмитро покосился на присутствовавших здесь Дацька и его ребят. Намёк с моей стороны он понял сразу: мол, умерь пыл и слушай. Но и прежней веры в нём поубавилось. Аргументы мои он принял, но следить теперь за мной будет, как я за ним слежу — в оба глаза.

Боюсь, он слишком прямолинеен и предан шведам, чтобы я мог полагаться на его добровольное молчание…

Чёрт побери, вот это — самое хреновое в моём нынешнем положении. Не ситуация, в которую, как в бутылку, залез Мазепа к моменту моего «подселения», а необходимость обеспечивать молчание иных персон любыми способами. В том числе и радикальными. Я совершенно не кровожаден, и до сих пор как-то удавалось отвертеться от реальных ликвидаций. Но теперь придётся брать грех на душу. Не возьму — Чечель казаков взбунтует, когда поймёт, что я его надул. Скольких жизней это будет стоить?

Дацко получил «немой» условный знак и едва заметно кивнул: всё понял, мол, сделаю. А значит, в ближайшие дни с полковником батуринским Дмитром Чечелем произойдёт какой-нибудь несчастный случай. Незаймая я давно проинструктировал, что такое ликвидация и чем она отличается от банального убийства.

Глава 12

1

Я догадывался, что рано или поздно что-то пойдёт не так. Причём, чем глубже я «увязал» в ситуации и чем ближе маячила развязка, тем выше была вероятность этого «не так». И вот первый тревожный звоночек.