Иудаизм. Древнейшая мировая религия

Библия относит веру («эмуна») к качествам праведника (Авв 2:4). Образцом веры считается патриарх Авраам (Быт 15:6), который не поколебался даже предложить своего сына в жертву Богу. Поэтому иметь веру чрезвычайно важно для еврея.

Средневековые философы понимали веру как вероучение. Например, «Тринадцать принципов» Маймонида были впоследствии переформулированы в символ веры, в котором каждый пункт начинается словами: «Верую совершенной верой...» Это вошло во многие еврейские молитвенники и печатается в них доныне. Однако в Библии и раввинистических текстах «эмуна», скорее, означает «уверенность», «доверие»; это слово этимологически связано со словом «амен» («аминь»), произносимым в ответ на благословения. Современные мыслители возвращаются к этой концепции веры, следуя примеру Моисея Мендельсона, который переводил вступительные слова Маймонидова символа следующим образом: «Я твердо убежден...» Ведь по мнению Мендельсона, в иудаизме нет догматов, а значит, не может быть и символа веры.[124]

О вере много размышлял Игнац Мейбаум (1897-1976). Он считал, что понятие «эмуна» означает все-таки не «доверие» (оно передавалось бы словом «битахо́н»), а «уверенность», и проводил грань между верой и доверием. Библия говорит: «Благословен человек, который доверяет Богу и которого доверие – Господь» (Иер 17:7). В отличие от доверия, вера предполагает неверие. Если я говорю: «Я верю вам», за этим может стоять: «...несмотря на некоторые сомнения». Зато если я говорю: «Я доверяю вам», сомнений нет. Кроме того, «я верю вам» означает лишь, что я верю одному-единственному вашему утверждению, а «я доверяю вам» предполагает веру и в будущие ваши утверждения. Это не означает, что доверие должно быть абсолютно слепым.

Иудаизм есть доверие Богу, и это доверие Богу в наших сердцах совершается без отказа от разума, здравого смысла и повседневного опыта[125].

Однако доверие означает полное упование, как у ребенка, который вверяет себя любящим родителям. Именно такое доверие было верой Авраама, и к нему же призван всякий еврей[126].

Страх

В рассказе об искушении Авраама («Акеда») Авраам, уже готовый принести в жертву сына, слышит слова: «Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь я знаю, что ты боишься Бога» (Быт 22:12). Страх Божий – еще одна важная добродетель в иудаизме. Книга Притч называет его началом знания (1:7), а Екклесиаст завершается следующими словами:

Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека; ибо всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо ли оно или худо. (Еккл 12:13-14).

Средневековые философы соглашались, что страх Божий очень важен, но всячески пытались подчеркнуть, что он не должен строиться на страхе перед наказанием. Они различали два вида страха: низший (страх перед болью) и высший. Высший тип страха – это то, что мы обычно называем трепетом и благоговением. Это чувство, которое испытываешь перед кем-то намного большим, чем ты сам[127].

Со страхом Божиим связана боязнь греха, которая в раввинистических текстах часто выступает в качестве эквивалента нравственного чувства: человек, боящийся греха, избегает его, но не из страха перед наказанием, а, как особенно подчеркивали каббалисты, из благоговения перед Создателем. Ведь грех оскорбляет величие Божие и отделяет грешника от Бога.

В XX веке великим пророком страха/благоговения был Абрахам Джошуа Хешель (1907-1972). В своих работах он привносил в религиозную философию некое чувство сродни пылу библейских пророков и хасидской вести о присутствии Бога в природе. Его книга «Человек не одинок» начинается с хвалы, с «полного изумления», которое он считает первым шагом к осмыслению мира и Бога. Знание начинается не с сомнений и логических выкладок, а с удивления и благоговения перед величием высшей реальности мира, в котором мы живем. Это нечто большее, чем просто информация. Благоговение есть чувство, глубоко присущее человеку:

Благоговение – один из ответов человека на наличие тайны. Смысл вещей, перед которыми мы благоговеем, подавляет и превосходит возможности нашего понимания. Для духа человеческого его собственный дух становится надежным свидетелем того, что тайна – это не абсурд: напротив, вещи известные и ощутимые обретают живящий смысл[128].

Непосредственное и бесспорное чувство благоговения, которое охватывает нас перед звездным небом или закатом солнца, есть первый шаг к осознанию реальности трансцендентного и требований, которые Бог предъявляет к нам.