Иудаизм, христианство, ислам: Парадигмы взаимовлияния

Такая схема совершенно необычна для христианских богословских трудов до Иоанна Дамаскина. Я, по крайней мере, не сумел найти в текстах точной параллели такому типу изложения. Однако некоторую аналогию можно провести между De fide orthodoxa и Oratio catechetica magna Григория Нисского (ум. 394 г.). Богословское объяснение в Oratio (так же как и в De fide) начинается[594] с доказательства существования Бога; это доказательство опирается на факт существования мира. Существование Бога подтверждается той мудростью, с которой управляется мир. Григорий Нисский использует здесь довод об изменяемости вещей, в которой Иоанн Дамаскин видит указание на их сотворённость. Далее Oratio касается тезиса о единственности Бога, доктрины о Троице и учения о человеке. В контексте последнего Oratio рассматривает[595], хотя гораздо более кратко, чем De fide, человеческую свободу воли.

Насколько известно, трактат Oratio catechetica magna никогда не переводили на арабский язык[596]. Арабская версия De fide orthodoxa принадлежит Антонию, жившему не позднее второй половины X в.[597] Сведений о более ранних переводах у нас нет. Однако Иоанн Дамаскин был весьма заметным общественным деятелем в христианской общине халифата[598]; эта община включала относительно большое число людей, знавших греческий язык. Ввиду этого представляется маловероятным, чтобы трактат De fide orthodoxa, в котором Иоанн Дамаскин изложил своё понимание христианского вероучения, не оказал — в силу языковых препятствий — воздействия на распространение этого учения. С другой стороны, вполне резонно предположить, что способ и порядок изложения в De fide orthodoxa в значительной степени отражают приёмы, которые применяли (в письменной или устной форме) христианские богословы, жившие в исламской империи.

Это предположение имеет отношение к теме настоящей статьи ввиду очевидного сходства между композиционными схемами начала De fide orthodoxa, с одной стороны, и вышеупомянутых трактатов калама — с другой[599]. Некоторые вопросы в этой связи заслуживают внимания.

Как в De fide orthodoxa, так и в трактатах калама богословское объяснение начинается с довода о том, что существование мира требует заключения о существовании Бога. Один из трёх аргументов в пользу этого, выдвинутых Иоанном Дамаскином, а именно — аргумент, основанный на изменяемости всех вещей, — в своей общей линии соответствует аргументации трактатов калама. И в De fide orthodoxa, и в трактатах калама за этим доказательством следует обсуждение того, что представляет собой Бог, которое включает, «среди прочего», доказательство или доказательства единственности Бога, доктрину о божественных атрибутах и, в случае De fide, догмат о Троице, который принадлежавшие к различным школам мутакаллимы рассматривали иногда как перверсию понятия о неком божественном атрибуте[600]. За данным разделом в De fide orthodoxa следует раздел о творении и сотворённых вещах, который, «среди прочего», отсылает нас к темам греческой науки. Это не имеет соответствий в трактатах калама, так что в данном пункте наблюдается расхождение между двумя образцами композиции. Насколько я могу судить, это единственное имеющееся здесь существенное расхождение[601] — ни Oratio catechetica magna Григория Нисского, ни трактаты калама не следуют такому порядку изложения.

Соответствие, по крайней мере, частичное, между двумя схемами, представленными в De fide orthodoxa и в трактатах калама, неожиданно проявляется снова при рассмотрении следующего раздела работы Иоанна Дамаскина, относящегося к человеку[602]. Так же как тот раздел трактатов калама, который следует за главой о Боге и его атрибутах, этот раздел трактует проблему свободы воли и действий человека[603].

В конечном итоге, полностью признавая существующие различия, нельзя не отметить, что сходство (хотя и не полное) между композиционными схемами трактата De fide orthodoxa и трактатов калама очевидным образом не случайно. Как это объяснить?

Трактат De fide orthodoxa был написан одним из лидеров христианской общины империи омейядов[604] либо близко по времени, либо за несколько десятилетий до того, как мутазилиты впервые оформились в качестве отдельной секты. Как было отмечено выше, с одной стороны, на эту работу (в том, что касается схемы композиции) вероятно повлиял тип богословского изложения, распространённый в VIII в. в рамках указанной общины; с другой стороны, в дальнейшем сама работа в значительной степени сформировала образец определённого типа полного христианского богословского трактата[605]. По всей вероятности, труд Иоанна Дамаскина дал импульс богословскому обучению в христианских школах, которые существовали в исламской империи.