Иудей

…Глянь на прекрасные, чистые краски небесного свода,

Где прикрепились блуждающих светочей ясные сонмы,

Или на солнце и месяц с их дивным лучистым сияньем —

Если бы все это пред человеком открылось впервые,

Взоры его поражая внезапным своим появленьем,

Что указать бы он мог удивительней этих предметов,

В существованье которых едва ли поверили б люди?

Нет! Ничего! Столь чудесным казалось бы зрелище это.

Ныне же к виду такому привыкну в, никто не считает

Нужным и взора поднять к лучезарным пространствам небесным,

Прежде всего, как сказал я, нигде, ни в каком направленьи,

Ни наверху, ни внизу, под ногами, ни вправо, ни влево

Не существует границ никаких. Указует на это

Самое дело и суть бесконечностей то подтверждает.

Вследствие этого невероятным должно почитаться.

Будто бы там, где простёрта кругом бесконечность пространства,

Там, где в бесчисленных числах бездонная масса зачатков

В вечном броженьи находится, вечным движеньем гонима,

Образовался один только мир наш земной с небесами

И из материи всей ничего не возникло другого…

— Прекрасно!.. Превосходно!.. — воскликнул первосвященник. — Ты великолепно читаешь.

Но Береника подавила зевок. Она отлично знала, что Агриппа ничего не любил, кроме хорошеньких женщин, До её служанок включительно, и что Лукреций для него это то же, что для неё эти украшения и драгоценные камни — рама.

В последнее время Береника — красота её, как это ни невероятно, расцветала все более и более и она становилась просто страшной в этом победном сиянии своём — переживала серые дни. Агриппа надоел ей. Он был ограничен и вульгарен. И мысль, что она так на веки и останется в этом жалком уголке земли между Цезареей и Иерусалимом, нагоняла на неё иногда тоску. Мечтала она иногда о Риме, о цезаре. Конечно, она легко могла бы овладеть этим жалким комедиантом, но он внушал ей отвращение, во-первых, а во-вторых, она слишком хорошо знала судьбу и бесстрашной в игре жизни Агриппины, и Октавии, захлебнувшейся в стыде и крови, и маленькой Актэ и ни на йоту не верила в прочность судьбы бешеной интриганки Поппеи Сабины. Идти по их следам у прекрасной иудейки не было никакой охоты.

И, как неизбывное наваждение, часто вставал перед ней в божественном совершенстве своём образ Маленького Бога, и тогда тосковала её душа глубоко и больно. О нем доходили сюда самые странные слухи: стоит в стороне от всего, одевается, как бедняк, чего-то ищет, ничего не находит… И, конечно, он забыл ту единственную встречу их у подножия Акрополя… Но она привыкла не давать себе воли в мечтаниях и, встряхнувшись, снова прекрасными глазами своими искала по горизонтам жизни, к каким берегам направить бег своей ладьи…

— А кипит у нас в Иерусалиме все больше и больше, — проговорил Агриппа. — Зелоты чинят невероятные безумства. Так нам, пожалуй, далеко и не упрыгать…

— Дело, конечно, прошлое, царь, — усмехнулся Анания, — но когда я поднял карающую руку против этого старого болтуна Иакова, который возбуждал народ против богатых, не ты ли первый бросил в меня молнию? Я понимаю: твоё положение перед римлянами обязывает тебя часто действовать против воли. Но все же скажу: только железной рукой можно править нашим народом. Кипит вся страна. Везде разбой, везде кровь и богатые бегут под защиту римлян или совсем покидают страну. Раньше, говорят, тут был Сион, а теперь стал Содом. Да, мы живём накануне больших… Ты что? — обратился он к старому слуге.

— Иосиф бен-Матафия, только что вернувшись из Рима, желал бы приветствовать господина, — склонился старик.

— А, это очень интересно! — воскликнул Агриппа.

— Проведи его сюда, — распорядился Анания.