Иудейская война

5. Но хотя Офеллий, который узнал все подробности заговора от Сарамаллы, в то время самого богатого человека Сирии, и делал все возможное, чтобы склонить Фацаэля к побегу, ничто не могло заставить того покинуть Гиркана. Напротив, Фацаэль отправился прямо к сатрапу и открыто высказал ему все, что он думает о заговоре и о том, как низко тот пал ради денег; сам же он (так он сказал) готов заплатить за свою жизнь больше, чем заплатил Антигон за царский венец. Парфянин измыслил ловкий и правдоподобный ответ и клятвенно отрицал все подозрения Фацаэля, а сам тут же поспешил к Пакору, и по приказанию последнего часть остававшихся позади парфян немедленно схватила Фацаэля и Гиркана, горько проклинавших их за вероломство и нарушение клятвы.

6. Между тем чашник, посланный захватить Ирода, пытался для осуществления этого замысла выманить того за городские стены. Ирод, однако, и раньше относился к пришельцам с подозрением, теперь же, когда ему стало известно, что направленное к нему письмо с извещением о заговоре попало во вражеские руки, тем более отказался выйти из города. Пакор, правда, пытался доказать Ироду, что ему следует встретиться с подателями письма, которое вовсе не попало в руки неприятеля и не имеет никакого отношения к заговору, но лишь описывает деяния Фацаэля, но Ироду случайно еще раньше стало известно из другого источника о похищении брата. Кроме того, его посетила дочь Гиркана Мирьям, хитроумнейшая из женщин, и умоляла не выходить из города и не доверяться чужеземцам, которые сейчас уже открыто пытаются его низвергнуть.

7. Пакор со своими людьми все еще изыскивал всевозможные бесчестные способы для выполнения своих намерений. Наконец он понял, что ему не удастся перехитрить человека столь бдительного. Ирод предупредил его и под покровом ночи выступил из города вместе с наиболее близкими людьми, намереваясь незамеченным достичь Идумеи. Узнав о бегстве, парфяне устремились в погоню; тогда Ирод отправил вперед свою мать, сестер, младшего брата и нареченную невесту с матерью, а сам со своими приближенными прикрывал их бегство стремительными нападениями, каждое из которых стоило неприятелю тяжелых потерь, так что в конце концов ему удалось совершить бросок к Масаде.

8. Во время этого бегства Ироду причиняли неприятности не столько парфяне, сколько евреи, которые все время нападали на него, а в 60 стадиях от города завязали решающее сражение, которое было очень длительным и завершилось их полным разгромом. В ознаменование этой победы Ирод впоследствии построил на этом месте город, украшенный великолепным дворцом, при возведении которого не скупились ни на какие затраты; город был защищен крепостью, мощь которой не имела себе равных, и назван им в свою честь Геродионом.

В конце бегства к Ироду ежедневно присоединялись толпы людей, так что его брат Йосеф, встретивший его в Рисе Идумейской, посоветовал ему избавиться от большинства из них, поскольку Масада никогда не смогла бы вместить такое множество (ведь их было свыше девяти тысяч). Ирод согласился и отправил тех, от кого не было никакой пользы, в различные части Идумеи, снабдив их продовольствием на время пути. Затем, сопровождаемый наиболее стойкими воинами, семьей и ближайшими друзьями, он благополучно прибыл в крепость. Оставив там для защиты женщин 800 человек и припасы, достаточные для перенесения осады, Ирод поспешил в Петру Аравийскую.

9. Между тем в Иерусалиме парфяне предались грабежу: они ворвались в дома тех, кто бежал вместе с Иродом, и во дворец, пощадив лишь деньги Гиркана, всего не более 300 талантов. Однако размеры найденного имущества не оправдали их ожиданий, ведь Ирод, давно питавший недоверие к парфянам, заранее переправил наиболее ценное из своего имущества в Идумею, и его примеру последовали все его друзья. С окончанием грабежа поведение парфян сделалось уже совсем необузданным: они наполнили всю страну истребительной войной, стерли с лица земли город Марешу и, наконец, сделав Антигона царем, выдали ему на расправу закованных Фацаэля и Гиркана.

Когда это произошло, Гиркан бросился к ногам Антигона, и тот собственными зубами искромсал ему уши — затем, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах тот уже не мог стать первосвященником, ибо первосвященник должен обладать телесным совершенством.