Иудейская война

7. Так говорил Эльазар, но не находил в этом понимания у всех присутствующих. Одни спешили подчиниться и чуть ли не преисполнились радости, считая смерть благом, другие же, менее стойкие, проникались жалостью к своим женам и семьям и, так или иначе усматривая в глазах друг друга свою неминуемую гибель, слезами выражали свое внутреннее несогласие. Увидев этих напуганных и в душе подавленных величием его замысла людей, Эльазар испугался, как бы своими мольбами и плачем они не смутили и тех, кто мужественно выслушал его слова. А потому он не оставил своих призывов, но ободрился и, исполненный великой решимости, взялся произнести возвышенную речь о бессмертии души. Громко воскликнув и в упор посмотрев на плачущих, он сказал: «Право, я жестоко ошибся, считая, что погибаю в борьбе за свободу вместе с мужами доблестными, решившими жить достойно или же принять смерть. Вы же, как оказалось, не отличаетесь от прочих ни доблестью, ни отвагой. Даже смерти во избавление от величайших несчастий боитесь вы, в то время как ради этого не стоит медлить или дожидаться указания. Ибо с незапамятных времен существует отеческая мудрость и божественные поучения, подтвержденные делами и мыслями наших предков, которые от самого раннего пробуждения сознания наставляют нас в том, что для людей несчастие — жизнь, а не смерть. Ибо смерть, предоставляя душам свободу, позволяет им переселиться в место родное и чистое, где они будут нечувствительны к любому несчастию. Но до тех пор пока они заключены в оковы смертного тела и преисполнены вместе с ним его же страданиями, они, поистине сказать, мертвы, ибо не пристало божественному сообщаться со смертным.

Однако душа, даже заключенная в теле, способна на многое, потому что превращает его в свое восприимчивое орудие, наделенное чувствами, которым движет и заставляет далеко превосходить смертное его естество. А кроме того, когда она, освободившись от увлекающей ее к земле и опостылевшей тяжести, достигает своей родной обители, именно тогда она и приобщается блаженной мощи и ничем не стесняемой силы и пребывает невидимой для человеческих глаз, как и сам Бог. Ведь незрима она и во время пребывания в теле: незаметно приходит, невидимая снова покидает его и тогда, поскольку только она имеет нетленное естество, становится для тела причиной распада. Ведь чего ни коснется душа, все живет и исполняется сил, и стоит ей уйти — чахнет и умирает — такова заключенная в ней сила бессмертия. Пусть же наивернейшим свидетельством нам в этом будет сон, в котором души, не облеченные телами, обретают сладчайшее успокоение, ибо становятся сами по себе. Тогда они имеют общение с Богом, Которому сородственны, и предвещают многое из грядущих событий. Неужто следует бояться смерти тем, кто любит успокоение, наступающее во сне? Разве не безрассудно то, что стремящиеся к свободе при жизни отказывают себе в вечной свободе? Посему следовало нам, сызмальства воспитанным в этом у себя на родине, быть и для других примером готовности к смерти. А кроме того, если мы нуждаемся в заверениях от других народов, то обратимся к индусам, которые, быть может, научат нас мудрости. Ведь они, будучи людьми благородными, проживают время земной жизни нехотя, как бы отбывая некую принудительную повинность природе, и поспешают отделиться душой от тела. Никакая напасть не понуждает их и не подгоняет, но из жажды бессмертного бытия они объявляют всем прочим людям, что намерены уйти, и никто не препятствует им, но, напротив, все почитают их счастливцами и каждый передает с ними послание к своим умершим родственникам.